Они запрятали лыжи, забрались на солому и стали наблюдать.
Лежать было мучительно. Там, в Жирове, разыгрывался бой: стрельба становилась ожесточенной и временами сливалась в сплошной гул. Хотелось броситься туда, на помощь своим.
Максим высунул голову из соломы, заговорил вполголоса и тут же оборвал себя.
В стороне от маслобойни раздались крики, ругань. Ребята кинулись прямо по соломе в конец риги. Тут местами жерди обломились, и в стенке образовались дыры, полуприкрытые висящими глыбами снега.
От маслобойни по занесенной дороге солдаты гнали толпу людей.
– Тюрьма у них тут, а я-то думал… – наблюдая за толпой через плечо Максима, проговорил Андрей.
– На расстрел повели. Зачуяли гибель, собаки! – сказал Максим.
Толпа приближалась. Люди шли, взявшись за руки, по четверо в ряд. Изредка раздавались какие-то неясные возгласы, похожие на стон.
Когда конвой свернул с дороги и погнал арестованных по снегу к риге, Андрей чуть не вскрикнул:
– Ты смотри, смотри, кто там идет!
Но Максим был занят своими мыслями:
– Айда скорее прятаться! Их расстреливать тут будут, – проговорил он и, не слушая Андрея, бросился к ворохам соломы.
Андрей отпрянул от дыры, шагнул вслед за Максимом, но вернулся и еще раз посмотрел на арестованных.
Да, теперь он мог поклясться головой, что не ошибался. Впереди, рядом с Кинтельяном Прохоровым, шла та самая женщина, которая помогла Андрею и Максиму на пароходе укрыться от казачьей облавы.
Женщина была в короткой курточке, без платка, и ветер трепал ее волосы. Андрей не мог еще рассмотреть выражения ее лица, но то, что она идет без страха, гордо вскинув голову, он видел отлично.
Задыхаясь от волнения, Андрей сказал об этом Максиму.
– Эх, выручить бы ее! – вздохнул Максим и заглянул Андрею в глаза. Он прочитал в них одобрение и решимость.
В их распоряжении оставались минуты. Они поспешно принялись обсуждать, что им делать.
Совсем близко зафыркала лошадь. Ехал кто-то из офицеров. А еще через минуту послышался хруст снега под ногами людей.
Арестованных остановили возле риги. Теперь ребята хорошо слышали прорывавшиеся стоны и вздохи людей, их надрывный кашель.
Рига была высокой, длинной, рассчитанной на прием сразу целой клади хлеба. Процокали по утрамбованной земле копыта лошади. Офицер проехался по риге, осмотрел ее.
– Послушайте, прапорщик, – растягивая слова, проговорил он. – Поставите вон там, в самом конце, а когда кончите – подожжете солому.
Максим выглянул из-под соломы и сжал крепче винтовку: в седле сидел хорошо знакомый волченорцам офицер-каратель, подручный штабс-капитана Ерунды. Максиму не приходилось раньше видеть поручика, но приметы были его: мрачные, оловянные глаза, костлявое, испитое лицо, сухой, горбатый нос.
Из-за села донесся нарастающий гул стрельбы. Офицеры переглянулись, и поручик сказал:
– Начинайте, прапорщик, и побыстрее, без канители…
Вновь заскрипел снег. Максим приподнял над головой солому. Мелькнуло знакомое лицо Кинтельяна Прохорова, с круглой бородкой, с острым носом, потом синие глаза той женщины. Максим вытянул шею, испытывая желание еще раз взглянуть ей в лицо, но перед глазами замелькали дубленые полушубки, домотканые зипуны, кудлатые папахи и землисто-зеленые лица… Арестованных было втрое больше, чем конвоиров.
– А ну, становись там, живее становись! – раздался визгливый голос прапорщика.
Максим сжался: сейчас закричат, застонут люди, встречая свой страшный смертный час. Но никто не кричал, не плакал.
Выждав еще немного, Максим прицелился и выстрелил. Поручик привскочил в седле от резкого прыжка лошади, взмахнул руками и опрокинулся навзничь. Раздувая ноздри, испуганная лошадь рванулась из риги, ударив о столб головой повисшего в стремени седока.
Максим стрелял раз за разом, почти автоматически. Солдаты не успели еще выстроиться и стояли толпой. Прапорщик бросился к воротам, но пуля, посланная Андреем, догнала его. Не зная, откуда стреляют, солдаты смешались, прячась друг за друга. Зато арестованные не теряли времени. Хилые, обессиленные, истерзанные пытками, только что безразличные ко всему, они вдруг обрели силу и ловкость и с яростью бросились на солдат. Кто-то из солдат успел выстрелить, но его в то же мгновение смяли. Сбитые с толку, охваченные паникой, солдаты пустились наутек. Их косили теперь не только пули Максима и Андрея – несколько винтовок было уже в руках арестованных.
Когда переполох в риге кончился, Максим и Андрей выбрались из соломы.
– Дядя Кинтедьян! – крикнул Максим, направляясь по зыбучей соломе к Кинтельяну Прохорову. Люди бросились навстречу своим спасителям:
– Товарищи! Родимые! – Максима и Андрея обняли сразу десятки рук.
– А где остальные? Кто еще с вами? – окидывая ригу взглядом, спросил Кинтельян.
– Двое нас.
