Сердце его забилось от волнения. Он почти не сомневался, что к нему выйдет та же синеглазая женщина. Но как убедить ее в том, что он друг Соколовскому и Беляеву, что ему можно верить?
Оглянувшись по сторонам, Матвей поднялся на крыльцо и дернул за проволоку. Скрипнула дверь, на лестнице послышались легкие, быстрые шаги. Матвей внутренне подтянулся, намереваясь первыми же словами вызвать к себе доверие синеглазой женщины.
И верно – это была она. Но Матвей не успел и слова сказать.
– Вы Строгов? – спросила женщина.
– Да.
– Входите скорее.
Через минуту Матвей сидел в маленькой комнате и внимательно слушал синеглазую женщину. Она объясняла:
– Федор Ильич находится в другом месте. Я вас провожу к нему, но… необходимы некоторые предосторожности. Я пойду по другой стороне улицы. Вы будете следовать за мной и войдете во двор только тогда, когда я вернусь к воротам и кивну вам.
– Хорошо, я понял вас, – сказал Матвей. Из всего, что происходило, ему стало ясно, что Соколовский знает о его дружбе с Беляевым и доверяет ему.
Женщина взглянула в окно, выходившее на улицу, и сказала:
– Если хотите, пойдем. Спуститесь с крыльца, идите налево. Минут через пять я вас догоню.
Матвей поднялся, заспешил к выходу.
– Не торопитесь, пожалуйста, – с улыбкой сказала женщина. – Торопливый всегда привлекает внимание.
Подавляя нетерпение, Матвей вышел из дома, не спеша спустился с крыльца и зашагал по улице, не оглядываясь.
Вскоре на другой стороне улицы он увидел синеглазую женщину. Она шла почти на одной линии с Матвеем и только раз оглянулась, чтобы убедиться, что Матвей следует за ней. Путь оказался не близкий. Пришлось свернуть на другую улицу, пересечь пустырь и наконец перейти мост через речку. В каком-то безыменном тупичке женщина вдруг юркнула за ворота одного из домов и долго не появлялась. Матвей дошел до конца тупика и повернул назад. Женщина стояла у ворот дома и усиленно кивала ему головой.
Федор Ильич Соколовский принял Матвея в просторной комнате старого, осевшего на один угол дома. В комнате стояли железная кровать, столик, накрытый белой скатертью, три жестких стула и комод, заставленный фотографиями, коробочками и флаконами. Окинув взглядом обстановку, Матвей понял, что живет здесь, по-видимому, женщина.
Соколовский стоял посредине комнаты. Матвей не сразу узнал его. Похудевшее лицо его словно вытянулось, живые глаза скрывались за синеватыми стеклами очков в золотой оправе. Но вот он снял очки, и глаза сразу стали приветливыми.
– Сколько лет! Какими судьбами, Строгов?! – воскликнул Соколовский, крепко пожимая руку Матвею. – Давно в городе?
– Да я уж вчера к вам приходил, – сказал Матвей.
– Знаю, – улыбнулся Соколовский, – но прошу вас забыть тот адрес… Ну, садитесь, рассказывайте, что у вас нового. Как ваши волченорцы живут?
Матвей заговорил о том, что больше всего его самого волновало: о силе деревенских богатеев Юткиных и Штычковых, о полном обнищании Топилкиных, о тяжкой доле батраков, о бесконечных поборах, которыми власти притесняют мужиков.
– А тут еще такая беда: слух прошел, будто царь войну с японцами замышляет, – продолжал Матвей. – У брата тюремный фельдшер квартирует, так он от политиков в тюрьме это слышал. Сначала я не поверил, поехал в село, обошел всех солдат, которые вернулись с Дальнего Востока. Те говорят: «Быть войне!» Я спрашиваю у них: «А из-за чего ей быть-то?» – «Японскому царю, говорят, земель мало стало, на китайские зарится, а наш царь тоже не прочь…»
Соколовский, почувствовав, что Матвей мучительно ищет правды, рассказал ему о борьбе русского и японского капитализма на Дальнем Востоке, о растущем обострении этой борьбы, которое неизбежно ведет к войне с Японией. От его слов у Матвея будто пелена спала с глаз. То, о чем он смутно догадывался, что постигал чутьем думающего человека, раздвигалось в его сознании, приобретало определенность, становилось убеждением.
– Ну, пусть батюшка царь на меня в этой войне не рассчитывает! – сказал он с ожесточением в голосе.
– Вы что же, войны боитесь? – спросил Соколовский, и легкая улыбка пробежала по его губам.
– Строговы трусами никогда не были. Мой дедушка Наполеона бил, три креста за храбрость имел, – с гордостью проговорил Матвей. – А только эту войну за китайские земли у меня душа не принимает!
– И как же вы думаете… – помолчав, начал Соколовский, но Матвей не дал ему договорить:
– Как? А вот так: уйду в тайгу, в самые дебри, и не то что урядник – сам дьявол меня не найдет.
Соколовский рассмеялся, и смех его был искренним. Матвей посмотрел на него с удивлением: в своем положении он не видел ничего смешного.
– Разве это выход, Матвей Захарыч? – Улыбка сбежала с лица Соколовского, и он продолжал уже серьезным тоном: – Поймите, Строгов: война противна не только вам, она – горе народное. Но бороться против нее…
– А что же мне делать? – перебил Матвей. – В тюрьму надзирателем идти? Оттуда, говорят, на войну брать не будут.
