А стрелец Нехорошко мне так говорил: «Вели бы нас воеводы скорее на вылазку! Нам теперь со всех сторон погибель, так лучше в бою со славой пасть, чем от заразы издохнуть!»
А еще говорят в Троице, что первыми от цинги те погибают, кто более прочих бесчинствовал, блудил и советов святых старцев не слушал. Стало быть, поделом. Сотник же Сила Марин покаялся и впредь поклялся не перечить отцу Иоасафу и плоть свою усмирять. И тотчас же этот Сила от хвори исцелился.
Еще и иные дивные и странные дела творятся в Троице в нынешнее злопечальное время. Но не обо всем можно в книге написать, посему умолкаю. А скажу только, что дошла до меня весть: держаться бы мне ныне подальше от казначея Иосифа Девочкина.
Пропадай моя головушка, не удержусь, скажу еще полслова. Послан был, говорят, некто из Троицы в литовские таборы со множеством злата: то ли снадобий целебных купить, то ли с каким-то важным паном тайный сговор заключить, не знаю. Но не вернулся этот посланник, и деньги пропали. Поэтому, да и по иным многим причинам, случился в казне у нас недостаток величайший.
Более ни слова, отсохни моя рука!
Декабря 6-го дня
Была нынче вылазка и славная брань. Я же из города не выходил, понимая, что больше толку от меня на стене, нежели в поле. Да и надо ведь кому-то стены оборонять. Я стрелял из пищали своей по литве через бойницу и в одного литвина попал. Правда, не вру. Стрелять-то я теперь наловчился. Даже пушкари, бывшие рядом, меня похвалили.
А еще в этом бою один крестьянин отличился, по имени Суета. Могуч-то он, как медведь, да неловок; за это стрельцы над ним перед вылазкой насмехаться стали. Он же осерчал и поклялся либо голову сложить, либо славу себе заслужить. И сдержал слово: так и сек бердышом на обе стороны, литву косил, словно траву.
А когда стало троицкое воинство врагов одолевать, вдруг примчался злонравный еретик Александр Лисовский с отборной дружиной. Засвистали они, словно аспиды, и набросились свирепо на троицких людей. Наши отступили, а враги за ними погнались, и подошли близко к стене. Тут-то я и показал себя удалым стрельцом.
А Пимен Тененев выстрелил из лука и попал Лисовскому в щеку. Тогда еретики очень разгневались и хотели отомстить за рану своего воеводы, но ни в чем не преуспели и принуждены были убраться восвояси, в таборы свои. Потому что все троицкие люди распалились сердцем на врагов, видя одну лишь гибель себе со всех сторон и ничего уже не желая, кроме смерти достойной и славной.
В том бою наши многих языков взяли. Языки же эти, в сыскном приказе недолго пробыв, выведены были к народу и сказали нам вот что:
— Каемся всею душою, что служили окаянным латинам и воевали с домом Пресвятой Троицы, с единоверными своими! А нынче видели мы на поле брани преподобных святых старцев Сергия и Никона, мечущих в нас камни. Каждым броском они многих наших нечестивых товарищей поражали. А камни доставали из-за пазухи. И не было числа метаниям их. Вот из-за этого-то видения мы к вам переметнулись и обещаем впредь верно служить обители сей и православному государю царю Василию. А от ложного царика Дмитрия отрекаемся и на него плюем.
Архимандрит повелел этих пленников поставить на мельне к жерновам, потому что иноки старые и жены, работавшие там, от многих трудов изнемогали и в тяготах быстро помирали.
Я же сегодня во время сечи метко со стены из пищали стрелял и одного литвина убил либо ранил. Впрочем, об этом у меня и раньше написано.
Декабря 19-го дня
Моровое поветрие у нас с каждым днем усиливается. Сегодня 26 человек схоронили. Во всех покоях теснота и смрад от больных, а здоровых уже не хватает ходить за ними, ни покормить, ни червей смыть. Сил нет уже смотреть на язвы гноящиеся и стоны слушать!
К тому ж еще и холод лютый: за дровами-то в Мишутинский овраг ходим, а там литовские люди нас в засадах подстерегают и многих побивают. Потому дров у нас мало, бережем их, потому и квасу уже не варят в обители, одну воду гнилую пьем. А снега до сих пор не выпало.
Я же, слава Богу, молитвами заступницы моей пока от болезни оберегаем. А работы мне прибавилось: и в пекарне у печей стоять приходилось, и на помоле, и копать могилы. А хуже всего — от умерших оставшееся грязное тряпье вонючее, со вшами да червями, из города вывозить и во рвах сжигать.
Стены же оборонять мне больше не доводилось, потому что богоборцы уж на приступы не ходят, измором нас взять хотят. Наши же воеводы стрельцов, казаков и даточных людей каждодневно на вылазки посылают, дабы войско духа ратного вконец не потеряло в осадных скорбях и тяготах.
И ко всем этим мукам прибавилось еще худшее горе: шатость и измены и междуусобные раздоры. Вчера во время вылазки двое детей боярских сбежали во вражеские станы. А третий изменник ночью со стены по веревке слезал, да сорвался и переломал себе ноги. Этого поймали, в сыскной приказ отволокли.
Сегодня же видел я воевод Григория и Алексея меж собой бранящихся; чуть друг друга за бороды не таскали, а из-за чего ругались — того не разобрал.
Был у старца Гурия в келье по надобности, а отец Гурий некую грамоту писал. Завидев же меня вошедшего, поспешно лист рукою загородил. Поэтому я успел лишь одно слово там прочитать: «измена». Иногда и одно слово больше целой книги скажет.
Декабря 23-го дня
Литва опять что-то копала ночью у Верхнего нагорного пруда. Воеводы вылазкой двух языков добыли, и вот что от них узнали.
Те изменники, перебежавшие к лютеранам дети боярские, сказали Лисовскому и Сапеге:
— Что нам будет, если если научим вас, как взять город Троицкий монастырь без крови?
Те же обещали их великим имением одарить и в число первейших по славе вознести.
— Раскопайте, — говорят изменники. — Плотину у Верхнего пруда и пустите воду в Служень овраг. Тогда останутся троицкие люди без воды, ведь из Верхнего пруда по трубам они воду получают.
И тотчас же латиняне стали этот злой замысел осуществлять.
Все мы, троицкие сидельцы, узнав об этой новой беде, очень встревожились, а иные хотели идти на вылазку и врагов от пруда прогнать. Но начальники иначе распорядились.
Позвали мастера Власа Корсакова; нам же велели не расходиться, только лопаты взять. Этот Влас стал по двору похаживать с некой книгой в руках, а мы ждали. Немного времени прошло, очертил Влас на земле место, где копать. Слава Богу, земля еще не замерзла: морозов сильных не было. И мы, всем народом взявшись, быстро вырыли большущую ямину. На дне же ее старые трубы показались. Мы эти трубы провертели во многих местах, и пошла оттуда вода: вся наша яма наполнилась, да еще вытекло, и на другую сторону монастыря протекло.
Так мы всю воду из Верхнего пруда в обитель впустили и безбожных перехитрили. Те же, наверное, очень удивлялись, глядя, как вода в пруде убывает, и не ведали, что это за чудо такое. А ночью была на них вылазка, но я ее проспал, никто же меня не предупредил и не разбудил.
