Назад тому две седмицы во время обычной вылазки расхрабрил господь на супостатов Никифора Шилова и стрельца Нехорошка. Прискакал тогда внезапно кровопийца Александр Лисовский с казаками своими, и стал троицких людей теснить и острием меча пожирать, словно лютый волк агнцев. На Лисовском же был сверкающий доспех, а конь под ним красивый и могучий.
Никифор с Нехорошком, увидев его, распалились сердцами, призвали святого отца нашего Сергия чудотворца, и поскакали на своих меринах. И, в самую гущу вражеской рати пробившись, Никифор убил коня под Лисовским, а Нехорошко ранил его копьем в бедро. Троицкие же люди, видя такое геройство, отступать перестали, ударили крепко на врагов и отбили у них Нехорошка и Никифора. И те невредимыми вошли в город.
Мая 9-го дня
Праздник святого отца нашего и застуника Николы чудотворца.
Архимандрит Иоасаф в храме Успения Богородицы освятил в приделе храм святого Николы. И все мы молились с усердием об ослаблении гнева господня на нас, чтобы мор и болезни прекратились. А иные из недужных уже теперь стали выздоравливать. Знать, не оставил нас Господь милостью своей окончательно.
Благословен Господь Бог наш! Разгневавшись, слегка поразил; помиловав, премного возлюбил; избавит он нас конечно от всех бед, если в вере не ослабеем и будем стойкими.
Мая 29-го дня
Вчера ранним утром литва и поляки и русские изменники гудели громко во множество труб, и конные ратники в великом числе скакали по всем полям Клементьевским. Сам Сапега показался с дружиной своей и со знаменами и с музыкой; прогарцевали они по Красной горе и снова скрылись в своем таборе. А иные из супротивных пушки и туры катили к городу и на прежних местах расставляли, где удобнее бить по дому чудотворца. И так мы поняли, что будет большой приступ.
Собрались мы на помосте перед церковью святой живоначальной Троицы, все оставшиеся осадные сидельцы, мужеского и женского полу и всякого возраста. И больно было самим смотреть на это собрание, потому что каждый помнил наше прежнее множество и содрогался в сердце, видя нынешнее оскудение, малую кучку немощных и хворых.
Воеводы Алексей и Григорий к народу обратились с такими словами:
— Должны мы сегодня, братья, постоять крепко за православную веру, за государя, за великую Россию. Сами вы знаете и видите, как мало нас осталось, и враги это знают и заранее празднуют, думая за час овладеть городом. Мы же, хоть немощные и нагие, не устрашимся сияния доспехов, вражьего множества! Разве можем мы теперь предаться унынию, допустить отчаяние и ужас в сердца свои, ослабеть духом и пасть перед беззаконными? Разве напрасно товарищи наши мученическую смерть приняли, и мы сами такие великие беды и тяготы доселе стойко терпели? Будем же до конца тверды, не посрамим памяти братьев наших, не допустим в город крестопреступников и кровопийц. С нами Бог, и никто против нас!
Вышел к нам архимандрит Иоасаф; от скорбей осадных и великих забот совсем поседела борода его, и осанка уж не так стала величава. Обратился он к народу, говоря:
— Не сетуйте, братья, что малы мы числом, слабосильны и наги! Господь не оставит эту святую обитель. Неотступно молят Бога о нас преподобные отцы наши чудотворцы Сергий и Никон. Как спас Господь Авраама и Гедеона и град Иерусалим не силой, не броней, не крепкими стенами, но мышцею своей, так и дом пресвятого имени своего спасет не сильными, но немощными, не мудрыми, но простыми, не многими числом, но малыми. Приступайте же, братья, к работе своей, да не устрашится никто из вас; мужеством, стойкостью и верой обретете ныне царствие небесное и вечную славу!
Стали мы готовиться к приступу. Каждому было его место указано на стенах, стрельницах и у подошвенных бойниц. И никто уж меня малым возрастом не попрекал: все мы в одночасье стали как будто равны, от малых отроков до дряхлых старцев; также и девки, и бабы, и старицы мужественными воинами внезапно обратились: брали в руки оружие и к местам своим становились.
А оружия всякого и пороха у нас много: на каждого вышло с избытком. Натаскали мы на стены камней, смолы, серы и извести, огни разожгли, приготовили козы с варом и говном кипящим. Не было же ни у кого ни страха, ни смятения в сердце. Очень мы ожесточились на врагов, и каждый готовился с радостью принять смерть, отмщая обиды наши.
А я пошел на указанное мне место, на стену с полуночной стороны города, между Каличьей и Соляной башнями. Оборонять же мне надобно было три зубца с бойницами, а в помощь мне дали мальца Ивашку семилетнего и старца Федота, недужного и подслепого. А снарядились мы пищалью затинной, да еще двумя рушницами, да копьем длинным, да двумя рогатинами, да тремя коробами с известью, да козою, а в котле вар с дерьмом, да пороху и пуль взяли довольно.
До полудня литва гудела в трубы, потом стихло. А полки их пешие и конные пока еще двигались в отдалении, за Княжьим полем и Мишутинским оврагом.
Стали мы ждать. Я Ивашку учил пищали заряжать, а Федот вар в котле помешивал да огонек поддерживал. Пришел пан Мартьяш, мое имение оглядел и сказал:
— Ну, Данило, у тебя все уряжено хорошо, да и место тихое, для приступа неудобное. Только пушечку свою ты разверни: она у тебя на Капустный огород смотрит, а ты ее в Мишутин овраг наставь. Противник может пойти оврагом, чтобы незаметно подкрасться; но их не будет здесь много. Те же, кто огородом двинется, побиваемы будут с Соляной и с Житничной башен. А ты туда наискось не стреляй, толку не будет.
Потом воевода Алексей проходил: не сказал ничего, только головой кивнул и как будто, показалось мне, утер тайком слезы: наверное, жалел, что воинского чина людей не осталось, и такой немощный народ теперь воюет.
Ждали мы до вечера. Солнце зашло, вокруг города поляки и русские изменники вдруг затихли. Не слышно стало ни труб, ни криков. И поползли они тихо, как змеи, со всех сторон к городу. И троицкие люди затаились и в тишине ждали. А виднелись только турусы и щиты рубленые на колесах, и медленно приближались они к стенам, а длинные лестницы по земле волочились.
Вдруг грянул верховой наряд литовский с Красной горы, и тотчас вражеские рати поднялись и устремились к стенам, и начали приступ всеми силами и хитростями.
У меня-то сперва было тихо, по слову пана Мартьяша. А Капустным огородом двинулась большая рать казаков. Их били с башен крепко, но многие все же достигли стены и стали лестницы приставлять. А их через подошвенные бои кололи и стреляли, а сверху камнями сыпали и огнем жгли. Я туда смотрел, зазевался. Вдруг Ивашка кричит:
— Лезут, Данило, ох-те мне, лезут, лезут!
Гляжу: из Мишутина оврага вылезло поляков с полста; выскочили на дорогу и бегом к стенам, а лестницы уже на бегу воздымают.
Я Федоту:
— Федотушка, голубчик, скорее, кипяти говно!
А он:
— Уж тороплюсь, скоро, чай, закипит.
Я же у пушечки прицел поправил да сунул в запал фитиль. Она как грянет! А в стволе там пулек было набито, верно, полмешка. Полетели они, как пчелы, облаком, и сразу двух литвяков наземь повергли.
Тут я за рушницы схватился, выпустил оба заряда, а попал ли — не знаю: снизу с подошвенных боев много зелейного дыма пошло, мне глаза заело.
Ивашке велел пищали заряжать, сам с затинной тружусь: ее-то не в миг зарядишь. Тут снизу мне кричит инок Кирилл:
