слать, то и ты с гонцами поезжай. Я же буду накрепко стоять здесь под Дмитровом. И если, Бог даст, прогоню Сапегу и возьму город, то буду в городе сидеть и ждать княж Михайлова повеления.
Так мы с Григорием по-дружески попрощались, и он меня даже по плечу похлопал ласково и зачем-то шапку мне на глаза надвинул. Шапка велика мне.
Марта 7-го дня
Снова в Троице. Уезжал-то я отсюда отроком неразумным, иноки надо мной потешались и дразнили Пересветом. А обратно приехал героем и бравым воином. Только въехал я в Водяные ворота, как обступили меня иноки и слуги монастырские и принялись о ратных моих подвигах расспрашивать. Я же им все подробно рассказывал.
После того призвал меня архимандрит Иоасаф и вручил мне грамоту запечатанную.
— Как в Москву приедешь, — сказал он мне. — Сразу, не мешкая, ступай в город в Китай, в Богоявленский монастырь, на наше Троицкое подворье. Найдешь там келаря нашего, старца Аврамия Палицына, и вот эту грамоту вручишь ему самолично. А после делай, что келарь тебе велит.
Успел я в Троицу как раз во-время: завтра иль позавтра пойдет князь Михайло Васильевич с войском и с Яковом Делагарди и со шведами в Москву. И я с ними поеду.
Марта 12-го дня
Собрались мы в поход и встали всем воинством на горе Волкуше, против монастыря. Архимандрит Иоасаф с соборными старцами и со всеми иноками, с честными крестами и иконами, с пением и звоном колокольным вышли нас проводить и благословить.
Внезапно во время пения набежала черная туча на солнце ясное, и подул с полуденной стороны сильный вихрь, и обсыпало нас всех колючим снегом. А один шведский прапорщик оступился и прапор свой выронил. Тогда многие ратные люди премного испугались, и осеняли себя крестным знамением и так меж собой говорили:
— Дурной знак! Не будет нам удачи! На беду идет князь Михайло в Москву, идет себе и нам на погибель.
Все воинство российское, и даже шведские немцы, князя Михайла пуще жизни любят. И в Москву они шли нехотя, потому что боялись: не погубили бы князя в Москве завистники бояре.
Архимандрит тогда повелел принести образы заступников наших, святых чудотворцев Сергия и Никона. И как только их принесли, снова солнце в небе засияло, и метель унялась. Князь Михайло Васильевич рассмеялся весело и так молвил войску:
— Вот и напрасно вы, господа и братья, приуныли. С нами Господь и святые заступники наши Сергий и Никон. Верно, отче архимандрите? Поехали с Богом.
Тогда все мы воспрянули духом и смело пошли своей дорогой.
Ехали мы три дня. Близ царствующего града войско построили чином; впереди ехали сам князь Михайло Васильевич и Яков Делагарди, за ними шведские и русские полки, каждый со своею хоруговью, с битьем барабанным и трубной музыкой.
Скоро увидели мы вал земляной, а на нем стену деревянную с трехглавыми башнями и с двойными сводчатыми воротами. Многая лета тебе, Москва, мать всех городов царства Российского! Давно я тут не бывал, а все по-прежнему осталось.
Подъехали мы к Сретенским воротам Деревянного города, а здесь уже, в согласии с названием ворот, народ нас встречает. Толпа собралась перевеликая, всех чинов люди, а уж как раскричались! Пред князем Михайлом все черные люлдишки на снег лицом падали, а дворяне да дети боярские, да гости богатые земные поклоны били. Кричали славу ему, избавителем называли, а многие и государем величали.
Потом народ раздался, и выступили из ворот думные бояре в шубах собольих да в цепях золотых, каменьями драгоценными украшенных. Поднесли бояре князи Михаилу хлеб-соль и низко кланялись. И сам царь Василий вышел навстречу родичу своему, отдал ему земной поклон, и со слезами его благодарил за спасение царства.
Так с великою честью въехали мы в Деревянный город (он же еще Земляным зовется, потому что обнесен валом земляным, а по валу стеною деревянной, люди же его Скородомом называют, того ради, что Борис Годунов эту стену и вал строил наспех).
Ехали мы по улице Сретенской, а народу по обе стороны дороги становилось все больше, а крик все громче. Как пишут в книгах, «уже тому воплю до неба восходящу». И во всех церквях колокола звонили. Так достигли мы Белой каменной стены (она же Царевым городом зовется). И ехали далее до города Китая Никольских ворот. А сотники наши и царевы служилые люди в ту пору разводили ратных людей по избам на постой. Москвичи же этим нисколько не утеснились, а все рады были таким гостям. За особую же честь почитали взять себе шведского немца; чуть не дрались из-за них.
Я же вслед за князем Михайлом и за царем, и за думными боярами въехал в город в Китай, и по улице Никольской приехал я прямехонько к Богоявленскому монастырю. Здесь я остановился, а царь с князьями и боярами повели Михайла Васильевича далее, в Кремль, к Пречистой соборной, молебен слушать. Я туда не пошел, потому что устал с дороги.
Келаря старца Аврамия сейчас нету, он в Кремле на молебне, а к вечеру будет. Меня тут накормили, напоили и в келью отвели. Вот я и взялся за хартию, чтоб не сидеть бездельно.
Народ московский радуется избавлению своему, а того не разумеет, что для подлинного избавления придется еще нам, ратным людям, немало тягот вынести и крови своей пролить. Рожинский в Тушине стоит, Сапега в Дмитрове, Вор в Калуге, Жигимонт под Смоленском; а еще сказывают, будто Лисовский Суздаль взял и там сидит. Кругом враги! Верно говорил Григорий Волуев: не мешкать бы князю Михаилу в Москве, идти бы скорее на супротивных, пока они снова не усилились!
Когда я в Троице князю Михаилу Григорьевы слова передал, он мне так ответил:
— Я, Данило, из Тушина хочу воров выгнать немедля, пока есть зимний путь. А с другими супостатами — как Бог рассудит, может, и до просухи ждать придется. Однако ожидание это нам станет дорого: иноземцам-то платить надо каждый месяц.
Мне ведомо, что князь в Москву идти не хотел, а пошел единственно по цареву указу. А еще мне ведомо, что он уже отдал королю шведскому град Корелу с уездом; иначе король войска бы не дал. А если война продлится, шведы и других городов потребуют.
А князь Михайло меня за службу похвалил, и обещал поместьем пожаловать, если я теперь из монастырского слуги стал государевым служилым человеком, сыном боярским. Поместья только один царь прежде раздавал; а как настала смута, то и другие взялись: не только князь Михайло (он-то достоин такую волю иметь), но и вор Тушинский, и даже Сапега. Сказывают, будто уже и Жигимонт русским изменникам поместьев надавал. Чаю, когда успокоит Господь землю русскую и сделается в государстве мир, будет большое неустройство из-за такого несогласного раздавания вотчин: ведь каждое село может стать о двух, а то и о трех хозяевах.
Марта 14-го дня
Келарь Аврамий образом неказист, зато мудрым рассуждением и хитростью всех превзошел. Мы с ним намедни долго беседовали о государских делах. Я ему все как есть о троицкой осаде поведал. А он мне рассказал об осаде Московской и как он, Аврамий, москвитян от голода спасал. Этот Аврамиев рассказ я здесь вкратце изложу, ибо нельзя умолчать о делах, умножающих славу Бога всемогущего и троицких людей. По слову Давида пророка: о царевых делах молчи, а о божиих всем людям поведай.
