теперь на князя Михайла с завистью и хочет снова над войском встать. Мнит он: «Всё труднейшее уж Скопин совершил, а закончить дело и моего ума хватит; больше не нужен нам этот выскочка Михайло Васильевич, обойдемся и без него, а вся слава тогда мне достанется, его же скоро забудут».

Вторая: князя Михайла никто не посмеет ножом зарезать, ни саблею зарубить, ни другими способами явно убить. А если (да не попустит того Господь!) настолько распалятся изменники злобою, что восхотят все же заступника нашего и спасителя Михаила жизни лишить, то единственно сумеют того достигнуть посредством яда. Посему не ходить бы князю Михайлу по честным пирам, а сидеть бы дома, в своих палатах княжеских. Пока великий пост, ему есть чем отговориться: пусть отвечает, дескать, не можно мне в пост пировать, тем паче, что не избавил еще Господь наше царство от всех супостатов. А когда настанет великий день, светлое Христово Воскресение, то тут уж князю отговориться будет нечем. Посему, надлежит ему любым средством выйти из Москвы в поход прежде великого дня, а это будет апреля месяца в восьмой день.

Вот третье, что келарь Аврамий наказал тебе передать для князя Михайла: дошло до нас, что гетман Рожинский из Тушина все воровское польское войско увел к Волоку Ламскому и к Иосифову монастырю. И надобно Рожинского побить, пока он не успел еще соединиться с Жигимонтом или с Сапегою. А с королем Рожинский доселе не поладил, потому что король не хочет ляхам жалованья платить за ту службу, что служили они воровскому царику. Сапега же сидит в Дмитрове и под начало Рожинского не хочет идти, бережет свою вольность. Однако в скором времени воровские начальники могут свои раздоры оставить, будучи к тому понуждаемы страхом пред князем Михаилом. И тогда побить их будет трудно.

Яков мою речь внимательно выслушал, и омрачилось лицо его печалью. И сказал он:

— Видно, и впрямь плохи дела у друго моего, храброго князя Михаила, если троицкие начальники с такими вестями идут ко мне, к неправославному, по-вашему к еретику. Неужели нет никого из больших московских бояр, кто был бы верен Михаилу Васильевичу?

— Тебя, господин, — сказал я. — Князь скорее послушает, чем любого боярина. К тому же мы тебе верим больше, чем всем прочим, потому что только тебе одному нет никакой корысти изменить князю Михаилу. И нам ведомо, что ты его любишь нелицемерно.

Тогда обещал Яков передать мои слова князю, и поклялся всячески его молить и упрашивать, чтобы шел он поскорее вон из Москвы.

— Я уж ему не раз о том говорил, — молвил Яков. — Что надобно сейчас идти на врагов, а просухи не ждать. Все тщетно: царь его не отпускает.

Поговорили мы еще с Яковом несколько времени, и пошел я домой, на Троицкое подворье.

Смутно у меня на сердце и страшно за князя Михаила и за всех русских людей. Господи, смилуйся, не попусти изменникам поймать спасителя нашего и надежду, благоверного князя Михаила, в бесовские сети! Смилуйся, Господи! Аминь, аминь.

Марта 21-го дня

Побывал я нынче у самого преславного и храбрейшего князя Михайла Васильевича Скопина в его палатах княжеских. Говорил я князю те же речи, что и прежде Якову Делагарди, и кое-что иное, о чем здесь умолчу. И молил его уходить из Москвы. Князь же, слушая меня, сидел словно туча нахмуренный и печальный. И поначалу ничего мне не ответил, и так мы долго молчали. А потом сказал с прискорбным воздыханием:

— Это всё мне ведомо, Данилка. Вот и Яков ко мне приходил с теми же вестями. Я и сам бы рад уйти, да не могу. Царь на меня осерчал. А я хоть и невинен перед ним, а как оправдаться, не знаю. Передай своему келарю, что, когда я был в слободе Александровой, приходили ко мне гонцы от воеводы рязанского Прокофья Ляпунова. Писал же мне тот Прокофий в грамоте своей многие похвальные слова, и величал меня сверх меры и достоинства. И просил от имени всех людей рязанских и иных земель, чтобы свел я с царства царя Василия и сам бы стало царем. Я же, Данило, никогда о царстве не помышлял, а всегда единственно о спасении русской земли радел.

И ту Прокофьеву прелестную грамотку я порвал и оплевал, а гонцов прогнал и велел им идти обратно в Рязань, и Прокофью сказать, чтобы он таких воровских мыслей в дурной своей голове не держал, и смуты бы не учинял.

А теперь вот нашлись доброхоты и донесли царю Василию, будто я Прокофьевых послов принял ласково, и радовался, слушая их речи. И за ту вину, что я тех послов не казнил, а с миром отпустил, я ныне у царя в опале. Если же я вздумаю самовольно, без царского дозволения в поход выступить, то он меня немедля с воеводства сведет и поставит на мое место брата своего Дмитрия. А какой этот Дмитрий воевода, ведомо всем. Ни разума, ни отваги, ни чести не имеет, к тому же спесью и гордыней великою одолеваем, также и завистью. Войско его ненавидит люто, и никто за него умирать не станет. Погубит он все дело.

Еще поведал мне князь, как этот самый Дмитрий превзошел последнюю меру подлости и явился к царю с ложным изветом, будто бы Михайло Васильевич отдал шведам Корелу самовольно, без его, царева, указа. Однако же на эту явную ложь царь Василий ухо не преклонил, а напротив, сильно осерчал на доносчика и даже посохом на него замахнулся.

Еще долго я с князем беседовал. И обещал князь, если самому ему не удастся уйти до великого дня, послать часть войска в помощь Григорью Волуеву под Дмитров, чтобы Григорий с тем войском скорее прогнал Сапегу и шел бы к Волоку Ламскому против гетмана Рожинского.

Если это войско будет послано, то и я с ним поеду к Григорию. @ на Москве нынче мутно и тошно, и невмоготу мне тут далее сидеть и тайные ковы ковать против бояр: не мое это дело, да и напрасно все это. Только бы Аврамий меня отпустил.

Марта 27-го дня

Засиделись мы до распутицы.

Снег тает, по улицам ручьи бегут, солнце в небесах сияет. Лед на реке Москве сошел, и уже против Китая города Водяных ворот привязывают мост. А сделан этот мост из брусьев деревянных, скрепленных толстою веревкой, и плавает на воде свободно. Когда же надобно пройти ладье, то мост развязывают. А некогда хотел Борис Годунов построить мост каменный против Водяных ворот Белого города, в Чертолье, где церковь Всех Святых. Но не успел этого совершить, так как умер внезапно. Чаю, отравили его те же изменники, что теперь против князя Михаила умышляют.

Но оставим это. Ведь я не для того взял в руки хартию, отложив прочие важнейшие дела, чтобы о мостах писать.

Приехали сегодня в Москву гонцы, привезли добрые вести и самые радостные новости. Первое, что злой еретик Сапега с войском своим, изрядно поредевшим, бежал из Дмитрова, и Григорий Волуев городом овладел и теперь ждет от князя Михайла подмоги, чтобы идти ему далее побивать неверных.

Вторая весть: пришел из шведского королевства славный воевода Вельгор (так по-русски, а правильно его писать Ивертом Горном), коего Делагарди посылал за новой ратью. Привел Иверт Горн 4000 иноземцев, опытных воинов. И теперь он идет по землям Новгородским и очищает от поляков и русских воров многие города и села. И скоро приспеет он на помощь Григорью Волуеву.

На этом закончу, ибо Аврамий меня посылает по делу срочному.

Апреля 2-го дня

Понедельник страстной недели.

Келарь Аврамий к царю Василию ходил, а из пала царских вернулся печален. Позвал он меня в свои

Вы читаете Троица
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату