кельи и сказал:
— Ну, Данило, в конец рассердил и изумил меня царь Василий. Уж и не знаю, за какие грехи нам такой скипетродержец достался. За доброе злым платит! Сколько ему троицкие люди великих услуг оказали, а он все не доволен. Знаешь, чего он потребовал? Чтобы дом чудотворца иноземному войску за два месяца жалованье заплатил! У него-де царская казна пуста. А наша, он мнит, словно море-океан, сколько ни черпай — всю не вычерпаешь. Не дам ему ничего! Вот, Данило, смотри.
Достал Аврамий писание свое, где у него все монастырские убытки разряжены, и положил предо мной. И вот что там было написано:
«В лето 7113 государю царю Борису Федоровичу Годунову на ратное ополчение против ложного царевича Дмитрия — 15400 рублей взаймы (не возвратил)
В лето 7114 вору расстриге Отрепьеву на пропой и на увеселения и на подарки польским еретикам и воровской царице Маринке — 30000 рублей
В лето 7115 государю царю Василию Иванович Шуйскому на ратное ополчение против воров — 18355 рублей
В лето 7116 тому же государю от келаря Аврамия, на Москве во осаде, на осадные нужды — 1000 рублей
В лето 7117 тому же государю от того же келаря на те же нужды — 900 рублей
СОВОКУПНОГО УБЫТКУ — 65655 рублей»
— Сам посуди, Данило, могла ли наша казна от таких расходов не оскудеть?
— А верно ли, отче Аврамие, — спросил я его. — Что нету в казне нашей денег на уплату войску?
Старец Аврамий помедлил, покряхтел да по сторонам поглядел, и говорит шепотом:
— Деньги-то есть. Да не в том дело, а должен ты уразуметь, что если мы нынче безропотно заплатим, то Шуйский конечно уверится, что у нас казна неоскудевающая. И тогда не будет уж ему никакого удержу, оберет нас до нитки.
И еще сказал Аврамий:
— Поедешь ты, Данило, в Троицу, и повезешь грамотку от меня архимандриту и соборным старцам. В той грамотке напишу я им упрежение о посылке царевых людей в монастырь за деньгами. А на словах им передай, чтоб упрятали казну в наипотаённейшее место — они знают, куда. И пусть до последнего крепятся и денег не дают, что бы царевы над ними ни творили. А если посмеют, нечестивцы, утварь драгоценную монастырскую забрать, то тем хуже царю Василию, ибо пред всем русским народом прослывет он тогда святотатцем.
Вот так и вышло, что еду я завтра не в Дмитров к Волуеву, а снова в Троицу. А к Волуеву в помощь войско пойдет из Москвы завтра же. А князь Михаил остается в Москве, ибо не сумел испросить у царя себе отпуску. Я же в Троице мешкать не стану, а поеду оттуда немедля к воеводе Григорию.
Апреля 5-го дня
Доехал до Троицы чуть жив. Дорогой коня в грязи по шею утопил, насилу его проезжавшие стрельцы из той грязи вытащили. Дал им за это рубль, а хотели два. Потому что работа претяжкая: и сами они, стрельцы, не раз и не два увязали, и кони их. И все с ног до головы замарались.
В Троице я никому ничего не стал рассказывать, а только попросил баню истопить и водочки маленько, чтобы согреться. Но и после бани я языку воли не давал и говорил только то, что и так всем известно. И ничего тайного не разболтал, хоть и трудно было умолчать. Слуга Пимен меня похвалил:
— Что это сталось с тобой, Данило? И не узнать тебя, как ты на государевой службе преобразился. Раньше-то мы не ведали, куда от твоей болтовни спрятаться, а теперь из тебя слова не вытянешь.
Грамоту Аврамиеву передал я архимандриту, как было велено, и изустный наказ ему пересказал.
Отдохну до Христова дня, а потом в Дмитров поеду.
В Троице теперь народу полным-полно. Больше людей никудышных, но и работников много. Кое-какие храмины уже починили. Кирпичей кругом навалены преогромные кучи. У Красных ворот начали новое забрало ставить, на две сажени выше прежнего.
Апреля 8-го дня
Христос воскресе!
Завтра уезжаю. Архимандрит Иоасаф призвал меня и дал такой наказ:
— Ты, Данило, пойдешь теперь с Григорьем Волуевым на гетмана Рожинского и его воров. Передай же Григорию, пусть что хочет делает с гетманом и с войском его, но одно вы должны исполнить хоть бы и ценою жизни. В плену у гетмана преславный святитель Филарет, митрополит Ростовский. Его вам надлежит освободить и в Москву доставить живого и здравого. Если этого не сделаете, то и весь ваш труд будет всуе.
Я же ответил архимандриту, что непременно скажу о том Григорию и сам порадею, насколько станет сил моих, лишь бы освободить святителя Филарета Никитича. Мне об этом же Филарете и келарь Аврамий наказывал, чтобы непременно мы с Григорием его из плена вызволили. Потому что этот святой муж, святитель Филарет, один стоит тысячи воинов, и с ним нам будет поваднее безбожных побивать и православную веру охранять.
Апреля 9-го дня
Выехал из Троицы чуть свет с двунадесятью людьми служилыми, да с пятьюдесятью меринами, да с четырьмя возами со всякими припасами. Вечером приехали в Дмитров.
А Григория Волуева я упустил: он уже три дня как ушел с войском к Волоку Ламскому. Поедем завтра догонять его.
Апреля 14-го дня
Сбились мы с пути, заплутали. Ох, встретить бы того мужика, что нам дорогу указал! Или он изменник, или дурак, и уж точно сукин сын. В такие леса мы заехали, в такие болота, не приведи Господь. Трех коней увязили, телегу опрокинули, порох намочили. Не хватает моего разумения и языка, чтобы все страдания наши, в пути перенесенные, высказать и описать.
Сейчас, с Божией помощью, мы достигли города Клина, все живы и здравы.
Поскольку мы теперь отдыхаем и покоем наслаждаемся после перенесенных тягот, поведаю я вам, господа читатели, о святителе Филарете. Мысли о нем меня теперь премного занимают. И хочется мне догадаться и постичь эту тайну, почему наши троицкие начальники так радеют о его освобождении.
Филарет Никитич, митрополит Ростовский
До пострижения звался он Федором Никитичем Романовым, был думным боярином еще у царя Ивана.
