Пошли люди московские к дому Дмитрия Шуйского, хотели его с женою в клочки разорвать. Но царь прислал войско и отбил брата своего. А полтом царь слезы лицемерные лил, оплакивал князя Михаила. И даже удостоил его царского погребения: в соборе Архангельском его положили, где цари лежат. И твердили народу, дескать, смерть князю учинилась Божьим судом. И о яде ни слова.
Яков Делагарди, когда узнал о кончине князя, прибежал в слезах к дому его и хотел видеть тело покойного друга своего. Сторожа не хотели Якова пустить из-за его неверия. Но он на них так закричал гневно, и такими грубыми словами их облаял, что они в страхе расступились.
Сказыывают еще, будто не могли для князя Михайла найти гроба по росту его. И пришлось гробовщикам такой гроб особо заказывать. Никогда еще такого богатыря на Москве не хоронили.
Мая 18-го дня
В Архангельском соборе по сю пору народу тьма, все толпятся у гроба Михайлова, даже из дальних городов люди приехали. Плач и стенания не смолкают там денно и нощно.
Я хотел теперь же ехать к Григорью Волуеву, но келарь Аврамий меня задержал.
— Ступай, — говорит. — К Якову, да разузнай, хочет ли он далее служить царю Шуйскому. И ежели не хочет, то каковы его помыслы. И стал бы он служить иному царю Московскому, буде царство Шуйского Божьею волей пресечется?
У Якова на дворе немецкие воины меня схватили и обыскали, и долго к Якову не пускали. Потом впустили в сени, но Яков ко мне не вышел, а приказал ждать. И сидел я у него в сенях чуть не полдня, как последний холоп.
Когда же наконец сей доблестный муж удостоил меня чести лицезреть его знаменитую личность, я уже от усталости едва не уснул.
Стал я было у него спрашивать, что мне Аврамий наказывал, но Яков меня на полуслове оборвал.
— Я, — говорит. — Ни в какие ваши козни встревать не намерен. Премного сожалею, что по глупости своей связался с вами, москвитянами. И теперь не чаю, как бы мне из этого змеиного гнезда живым уйти, не посрамив чести государя моего короля Карла. Один у вас был достойный человек — Михайло Скопин. Другого такого не только в вашем распутном, вероломном и грубом народе не найти, но и в землях моего государя еще поискать надо. А вы его извели. Я же служу единственно государю королю Карлу, а до вас мне и дела нет, хоть все друг друга сожрите. Кабы не служба и не интерес шведского государства, сейчас же ушел бы в Выборг. Остаюсь же только потому, что поляки — наши враги, и я не должен того допустить, чтобы они вас завоевали, ибо они тогда чрезмерно усилятся. Ступай, Данило, прочь, и скажи своим попам и всем заговорщикам, чтобы более ко мне не посылали.
Я сказал: — Как же, господин мой, царь и бояре говорят, что князю Михаилу смерть учинилась Божьим судом. А ты откуда знаешь, что его извели?
Спросил же я так, потому что хотел удостовериться, истинно ли князь Михайло был отравлен. Хотел я таковой хитростью выведать мнение шведских ученых дохтуров. И уловка моя вполне удалась.
— Вы, — сказал Яков. — Народ не только лживый и вероломный, но и неученый к тому же, грубый и бестолковый. А князя Михайла во всю его болезнь мои дохтуры блюли, они же науку врачевательскую изучали в лучших и славнейших училищах христианского мира, в универсиях (или универсатах, я точно не разобрал). И уж они могут различить, какая хворь от Бога, а какая от яда.
Поклонился я Якову и пошел прочь. Он же меня в дверях догнал и руку мне на плечо положил.
— Не серчай, Данило. Я сгоряча на тебя ругался и напрасно. Ты-то ни в чем не повинен. Передавай поклон Григорью Волуеву.
Мая 20-го дня
Приходил на Троицкое подворье святитель Филарет, беседовал с келарем Аврамием. Вдруг позвали они меня на совещание свое, и Аврамий мне сказал с лукавой усмешкой:
— Ведомо тебе, Данило, что я хоть образом неказист, но зато премудрым рассуждением и хитростью всех превзошел.
Рассмеялись они оба с Филаретом. Я же премного испугался: ведь это из моего писания слова! Так он его читал, хоть я ему не показывал, а напротив, всегда стараюсь прятать в надежнейшее место. Аврамий продолжил:
— Вот хитрость-то моя и помогла мне догадаться, что ты, Данило, книжник и борзописец. Писание твое сложено не без искусства. И про смерть князя Михаила ты написал правильно. А чтобы умение твое не пропало втуне, порешили мы с Филаретом Никитичем задать тебе работу. Не всем еще русским людям ведомо, какою смертью и отчего князь Михайло скончался. И надобно поскорее свет истины донести до каждого человека, до самых дальних городов. Посему вот тебе бумага и чернила, и лучшие гусиные перья; садись и пиши грамоты.
Поверху выведешь уставом: «Повесть о преставлении и погребении благоверного князя Михайла Васильевича Скопина-Шуйского». И далее пиши все по правде, по чину и по-порядку. Словами книжными чрезмерно писания не испещряй, и высоким риторством не увлекайся, а подбирай слова простые русские, чтобы даже мужику-землепашцу было понятно. Да не возводи всю вину на Малютину дочь, не бойся правды, указывай прямо на Дмитрия Шуйского и на самого царя.
Я бы тебе помог писать, да не могу: мою руку сразу узнают. А лишних людей к такому делу приставлять опасно. Поэтому придется тебе одному управляться.
И вот сижу я в келье запершись пред огромнейшей кипою бумаги и со страхом готовлюсь приступать к этому великому делу.
Мая 21-го дня
Восемь грамот написал.
Мая 22-го дня
Десять грамот.
Мая 23-го дня
Четырнадцать, чуть рука не отсохла.
Мая 24-го дня
Управился: написал последние восемь. Сейчас в баню пойду. Хватит ли щелоку от чернил отмыться?