Мая 27-го дня
Царь поставил главным воеводой брата своего Дмитрия. Скоро все войско пойдет под Смоленск на Жигимонта. Только вот дойдет ли?
Люди московские уже в голос зовут царя Василия убийцей князя Михаила. А ратные люди ненавидят Дмитрия Шуйского. Яков Делагарди, хоть и обещал со шведами своими присоединиться к Дмитреву войску, сказал мне тайно, что Дмитрий Шуйский похож на тучного борова мужеством своим, и образом, и умом. И у него, у Якова, при одном взгляде на Дмитрия нутро переворачивается и пропадает аппетит (сиречь, ествы хотение).
Келарь Аврамий с Филаретом Никитичем по-прежнему сети плетут против Шуйских, и кое в чем приуспели. Главное, подговорили они боярина князя Василья Голицына, чтобы он царя упросил послать часть войска вперед к Смоленску, и чтобы это войско соединилось с отрядом Григория Волуева, который теперь стоит в селе Цареве-Займище, близ Смоленской дороги. И царь согласился послать 10000 ратных к Волуеву, поведет же их князь Елецкий.
А я поеду к Григорию завтра же, упрежу Елецкого и скажу Григорию всю правду о делах московских. А там уж Григорий пусть сам решает.
Ныне уже явно над Шуйскими сгущаются тучи черные. По всей земле русской собирается буря. Видел я грамоты, посылаемые воеводой рязанским Прокофием Ляпуновым: в них он без всякой увертки прямо зовет свести Шуйского с царства. И мои-то грамотки по всему государству разлетелись. А Филарет Никитич и келарь Аврамий, видать, в заговоре с большим боярином, с князем Василием Васильевичем Голицыным. Уж не хотят ли Голицына на престол возвести?
Июня 3-го дня
Еду в Царево-Займище. Князь Елецкий с войском за мною по пятам поспешает. Царь Василий новым ужасным и позорным делом лишил себя последних радетелей и конечно переполнил чашу терпения христианского. Да постигнет его кара праведная по делам его бесчестным!
Он, подлец, обобрал наш славный Троицкий Сергиев монастырь, ризницу опустошил, забрал утварь драгоценную, и дорогие одежды святительские взять не устыдился! И у бедных иноков и у слуг отобрал всё даже до последнего платка, которым бы им горькие слезы утереть!
Об этом Василиевом злодеянии узнал я накануне отъезда моего из Москвы от келаря Аврамия.
Июня 6-го дня
Когда я приехал, Григорий был пьян мертвецки. И этим он меня удивил несказанно, потому что доселе я его пьяным не видывал. Обнял он меня крепко и сказал, проливая обильные слезы:
— Знаю, Данило, знаю. Извели, сгубили, окаянные! Кому ж мы служим-то теперь? Царю Василию? Ну, погоди, царь-батюшка Василий Иванович. Я тебе послужу.
И не стал со мной более говорить, пал на скамью и уснул.
Июня 10-го дня
Пришел князь Елецкий с 10000 ратных. Это народ самый бывалый и опытный, дворяне и дети боярские и даточные люди из земель полуночных, с Новагорода, с Вологды, с Поморья, из Двинской страны и иных. Они с князем Михайлом побивали литву и русских воров под Новым городом и под Тверью, и под Колязиным монастырем, и у слободы Александровой. А те, что остались с Дмитрием Шуйским, все новопришлые, не видевшие брани, и в науке у Християна Зомме не бывавшие.
Передал я Григорию грамоту от Филарета Никитича. Григорий на грамоту взглянул, усмехнулся и мне ее вернул:
— Прочти, — говорит, — Данило, мне это писание. Я в книжном почитании не силен, а тут и почерк корявый.
Стал я грамоту читать, а там слова недоумительные, с большой хитростью лукаво сплетенные:
«Воевода Григорий. Митрополит Ростовский Филарет тебе челом бьет. Государь Василий Иванович ныне в большой силе; у брата его Димитрия 40000 войска, да у Якова 8000 иноземцев. Ежели побьют они поляков, то царство Василиево премного укрепится и от всех врагов учинится неопасно. Ты же грамоту читай да сам разумей. Буде Жигимонт из-под града Смоленска пошлет войско на Москву, и придет то войско к острогу твоему, ты уж пожалуй, порадей за великую Россию, да не губи напрасно воинства христианского, не дай крови православной втуне пролиться.
Поляки твоими победами премного напуганы, и, Бог даст, убоятся твоей славы и станут предлагать мир почестный. Так ты не упрямься сверх меры: нам ведь только и нужно, чтобы Жигимонт из-под Смоленска убрался, и войско свое увел, и чтобы православную веру не попирал, и прочая, о чем мы с Жигимонтом уговор имели еще в феврале месяце и на что нам Жигимонт свое королевское слово давал.
А о том, как преставился преславный государь наш князь Михайло Васильевич, и отчего, тебе твой приятель расскажет.
Полагаемся и уповаем на мудрое рассуждение твое.»
Задумался Григорий, а грамотку у меня забрал и порвал. И приказал мне о грамотке помалкивать, чтобы в войске никакой смуты не учинилось.
Июня 13-го дня
Сведали мы, что Жигимонт, узнав о смерти славного князя Михаила, расхрабрился на нас и задумал Москву взять, и послал гетмана Жолкевского с войском навстречу Дмитрию Шуйскому. Сказывают, что этот Жолкевский — самый доблестный воевода у поляков, и к тому же честный человек: он короля своего долго просил и умолял не ходить войной на Российское государство. И уже скоро гетман будет здесь, у острога нашего.
Григорий, узнав об этом, вывел нас, человек 500, из крепости, и пошли мы к речке, которая здесь неподалеку течет, а поперек нее плотина насыпана. Вода-то сейчас спущена, и сама речка изрядно усохла, так что вернее было бы назвать ее болотом. На плотине положены были мостки деревянные, и опричь этих мостков другого прохода для конного польского войска здесь нет. Вот нам Григорий и велел мостки разобрать. Мы это исполнили, и стала на месте дороги грязь и топь. Наложены же были эти мостки по указу Расстриги, когда он к Маринкиному приезду, чтобы она в грязи не увязла, всю сию Смоленскую дорогу хотел сделать, как в Польше.
После посадил Григорий Волуев людей в засаду у плотины, в густую заросль травы палочника (эта трава выше человеческого росту, лист как у осоки, а на верху стебля толстые палки черные из плотного пуху). А мы с Григорием вернулись в острог.
— Что же, — сказал я ему, — Воевода Григорий? Постоим за царя Василия?
