горло и лёгкие, будто по ним прошлись ёршиком.
Завидев новых посетителей, официантка, одетая в национальный костюм, помахала рукой, показывая, что где-то возле стены всё-таки есть пустующий столик. В другой руке она держала три огромные кружки с пенным пивом. Радко пошёл первым, как таран, следом за ним протискиваясь в узких проходах меж столиков и стульев, задевая посетителей, двинулись остальные. Помимо Игоря и Сергея в компанию входили три звезды порноиндустрии, решившие отдохнуть после съёмок очередного «блокбастера».
На сцене играли на баянах две тучные женщины, а третья (очень напоминающая внешним видом ту, что в отличном фильме «Чёрная кошка, белый кот» вытаскивала ягодицами гвоздь, по самую шляпку вбитый в доску) пела что-то сильно местное.
Оглядевшись, Комов понял, что они очутились среди пэвэошников и ополченцев, которые, судя по тому, что на столах было почти что одно спиртное, ударными темпами накачивались горячительными напитками. Сердце Сергея ёкнуло от предчувствия беды.
– Вы только по-русски не говорите, – тихо попросил Радко, когда они наконец-то уселись за стол. – А то сами знаете, что произойти может…
В корчме было шумно, чтобы что-то расслышать, говорить приходилось в самое ухо собеседника.
Увидев недоуменный взгляд Игоря, Радко пояснил:
– По роже схлопотать можно.
«Опять эти пресловутые С-300… – подумал Сергей. – Да ещё отказ Ельцина рассмотреть вопрос о приёме Югославии в союз Россия – Белоруссия. Но на каком языке говорить? Не по-английски же… Тогда уж точно поколотят, приняв за выходцев из стран, что ни сна, ни покоя югославам не дают».
А если дело дойдёт до драки, то какими бы талантами не обладали Игорь и Сергей, перспективы у них мрачные, учитывая численное превосходство противников. Реальная стычка, это вам не голливудская туфта.
И буквально в ту же секунду почти в самом центре корчмы завязалась потасовка. Она была быстротечной, и Сергей причин мордобития так и не понял. Парень, одетый в джинсы и рубашку, сказал что-то пэвэошникам. Один из них без лишних слов схватил его за грудки, оторвал от пола, чуть приподнимая, а другой заехал парню огромным кулаком по скуле. Первый пэвэошник во время удара отпустил свою ношу, и бедолага-парень, перелетая через столы и сбивая всё, что на них стояло, грохнулся на пол в метрах в трёх от своих обидчиков. От такой оплеухи он, похоже, впал в транс и признаков жизни не подавал. Смолкла музыка, шум приутих, все смотрели, что же будет дальше.
Встав со своего места, что-то зычно крикнул офицер. Ещё два пэвэошника подхватили парня под руки и выволокли на улицу. Спустя несколько секунд они вернулись, махнув офицеру, всё, мол, в порядке, и веселье продолжилось, а женщины с ещё большим энтузиазмом заиграли на баянах. Официантка спешно несла новые кружки с пивом взамен тех, что сбил во время полёта покинувший не по своей воле корчму парень.
Сергей стал подозревать, что следующим из этой забегаловки может вылететь он или кто-то из его друзей. Такие же мысли он читал в их глазах. Даже Радко перепугался не на шутку, явно жалея, что привез компанию в это место. Пришлось спешно убираться, быстро осушив принесённые официанткой кружки пива и даже не попробовав тех мясных блюд, ради которых они сюда и приехали.
Радко всю дорогу извинялся и говорил, что они легко отделались: без последствий да ещё и посмотрели бесплатно своеобразное шоу.
Глава 6
Арджан Хайдарага. Первая кровь
Дядя Эрвин слов на ветер не бросал. Прошло чуть больше полумесяца, и Аржан оказался в «молодёжном спортивном лагере», о котором шла речь во время того памятного ужина. Один. Без Далмата. Папакристи ехать с другом отказался категорически. Напрасно Аржан соблазнял его, напрасно, безбожно привирая, расписывал прелести жизни в лагере (о котором и сам не имел ни малейшего представления).
– Мне это не интересно, – упрямо твердил Далмат.
Упорство друга Арджана озадачивало. Как-то так сложилось в их отношениях, что лидером (пускай и неявным!) был Хайдарага. Далмат всегда, пусть зачастую и неохотно, уступал приятелю, рано или поздно, но соглашался с его задумками и предложениями. А здесь, как заклинило…
Аржан переживал, раздражался, потом в его душе поселилась глухая обида. Дядя Эрвин так старался помочь парням, чьи планы на будущее оказались перечёркнуты смутными временами, а Далмат… Хайдарага чувствовал, что эта размолвка куда серьёзнее, чем былые мальчишеские ссоры, что в их с другом отношениях появилась глубокая трещина, которая если и зарастёт когда-нибудь, то навсегда едва ли забудется.
Первая трещина… Но не последняя. Через несколько месяцев будет ещё одна размолвка, более крупная. А потом…
Арджан вздохнул. Потом произойдёт то, что произошло…
Лагерь находился близ крупного селения, расположенного в горах. Сербов в селе почти не оставалось, лишь отдельные семьи никак не могли решиться на то, чтобы покинуть обжитое место и могилы предков. Но таких упрямцев было немного, а память об остальных сербах – менее упёртых или более сообразительных – хранили только заколоченные дома и зарастающие бурьяном участки некогда обихоженной земли. Албанцы чужое имущество не трогали, хотя и поглядывали на него с вожделением. «Ладно, сегодня ещё не время, но завтра…» – явственно сквозило в их поведении и разговорах.
От селения до лагеря было недалеко, но и нельзя сказать, что слишком близко. Впрочем, в первые недели Арджану было не до мечтаний об отдыхе «в увольнительной». Лагерь жил по военным законам, подчиняясь чёткому расписанию. Особенно мучили поначалу Хайдарагу ранние – едва солнце начнёт золотить вершины деревьев – подъёмы. Дома-то Арджан любил поспать… А как по-другому, если и ложился он чуть ли не с рассветом? Пока нагуляешься, наобщаешься с приятелями и знакомыми, пока подурачишься с девчонками, которые чем дальше, тем больше уделяют внимания парням… Ни вечера, ни ночи на это не хватит. Да и вообще, по определению того же Далмата, Хайдарага был «совой»: для таких людей задержаться за делами и развлечениями далеко за полночь – не проблема, зато в утренние часы толку от них, почитай, и нет – пока прозеваются, пока прогонят недосып и сонливость, время обеда подойдёт. Мать Арджана против подобного образа жизни своего чада не слишком возражала (особенно после того, как исчезла необходимость ходить в школу), вполне устраивал он и самого Хайдарагу. Вот только в лагере никого не интересовало, «сова» ты или «жаворонок»: прозвучала команда «Подъём!», и – марш-марш на плац. Гимнастика, пробежка по кругу, потом долгие часы маршировки…
Кое-кто из парней ворчал: «Я в парадах участвовать не собираюсь…» Арджан помалкивал. Во-первых, потому что вообще предпочитал не высовываться со своим мнением – самые азартные чаще всего по макушке и получают. Ну а, кроме того, (это – во-вторых), он знал: дядя Эрвин заниматься ерундой не заставит. Считают он и его друзья, что Арджану и прочим, собранным в лагерь парням, нужно маршировать на плацу, значит, так тому и быть. В дальнейшей – взрослой – жизни пригодится…
Слабаком себя Хайдарага никогда не считал: и в беге запросто опережал друзей-приятелей, и в борьбе без особых проблем брал верх не только над одноклассниками, но и над парнями постарше, но «хлебнуть лиха» в первые дни лагерной жизни ему пришлось по полной. Бесконечные марш-броски, занятия на турнике и иных гимнастических снарядах настолько выматывали, что к вечеру Арджан еле до койки добирался. О былых капризах («Мама, ещё рано, я не усну…) и не вспоминал – хватило бы сил голову до подушки донести. Приходящую порой трусливую мыслишку: «Не выдержу…» – гнал от себя беспощадно: не мог он подвести поверившего в него дядю. Хватит и того момента, когда Эрвин, узнав, что Папакристи отказался ехать в лагерь, огорчённо обронил:
– Хорош у тебя друг… Действительно – «надёжный»…
Вспоминая об этом разговоре, Арджан готов был от стыда сквозь землю провалиться… Хотя, едва ли
