– Какой еще топор!?
– Ну или пилу, не помню. Типа, можно целый день дерево пилить, а можно десять минут потратить на заточку, а потом за час управиться.
– Баснописец мой. Как это у тебя всегда на все ответ есть?
– Это не я. Все в этом мире придумано до меня, понял?
– Наконец-то хоть раз адекватное размышление. А то все любовь она создает.
– Создаю. И все создают что-нибудь. Только большинство это делает неосознанно, а потому менее эффективно, разбрасываясь. А людей с четкой жизненной миссией и с принципами сразу видно.
– А чем принципы от миссии отличаются? В приложении к твоему выступлению, естественно.
– Не знаю. – Я задумываюсь. – Наверно, принцип – это инструмент, а миссия – цель, которая достигается с помощью этого инструмента в том числе.
– Например?
– Например, у Андрея Сахарова жизненный принцип был – честность. А цель я не знаю. Может быть, творение и созидание? Он же все изобретал, вплоть до водородной бомбы. У матери Терезы – милосердие, а цель, наверное, облегчить страдания людей. У Шумахера, наверное, целеустремленность какая-нибудь в принципах. А миссия – быть победителем. Ну предположительно. И так далее.
– Философ мой, – вздыхает Артем. – Пойдем спать. Про это все разговор будет на тренинге?
– Не на первом, конечно, но будет.
Мы едем спать, и я долго лежу, не могу уснуть, слушаю дыхание Артема и все думаю, думаю обо всем на свете. А потом все равно мои мысли уезжают в сторону Игры и игроков. Вернется ли Саша домой? Что будет с Анжелой и ее ребенком. А с Соней? Откроет ли Маша свою бензоколонку? Когда Симуля наконец встретит своего МММ? Что они напишут на своих футболках? А может, мне позвонить Сашиной жене? А что, конструктивная мысль. Хоть разведаю, действительно ли она закрыла для себя возможности создания с Сашей новых отношений или просто в ней сейчас говорит обида, с которой можно справиться. В конце концов, она первая мне позвонила, значит, я имею право вмешаться. К тому же это мой мир, вспоминаю я надпись на футболке.
Я долго не сплю, и мне становится беспокойно. Почему по ночам так часто бывает страшно, грустно или тоскливо? Мы так зависим от солнца, что ли?
Я тихонько встаю и ухожу в другую комнату. Сделаю-ка я новую медитацию. Практики помогают мне стать радостно-спокойной.
Моя новая практика называется «Внутренняя улыбка». Все очень просто: нужно, перемещая свой внутренний взор сверху вниз, благодарить каждый свой внутренний орган и улыбаться ему внутренней и внешней улыбкой.
Я включаю музыку и начинаю. Через макушку я попадаю внутрь себя. Конечно же, первое, что я вижу, – это мозг. Большой, изрезанный извилинами, вызывая мое почтение, он лежит, заполняя собой практически все пространство черепа. Он весьма серьезен, даже суров, и я слегка робею перед ним.
– Привет, – неуверенно улыбаясь, говорю я своему мозгу.
– Привет-привет, коли не шутишь, – ворчит старикан в ответ, и я понимаю, что он бесконечно добр и мудр.
И тогда я, улыбаясь уже широко и радостно, говорю:
– Спасибо, что ты есть у меня.
– На здоровье, – улыбается он в ответ, словно в усы. Усов у него, конечно, нет, но ощущение такое складывается.
Мне хочется с ним побеседовать, но медитация предполагает только улыбку и благодарность, поэтому я машу ему рукой и скатываюсь вниз, мимо глаз, нёба, попадаю в горло и натыкаюсь на двух разбитных сестричек, сидящих по обе стороны, нахально сложив нога на ногу в мягких тапках в форме ушастой собаки. Гланды. Мои гланды. Так вот они какие.
– Куда торопимся? – ехидно спрашивает меня одна из них.
Я вспоминаю свои бесконечные детские ангины и чувствую себя немного виноватой за боль, которую я им причиняла.
– Привет, – отвечаю я немногословно. И конечно, улыбаюсь.
– Привет, коли не шутишь, – отвечает одна гланда, и я понимаю, что они на меня не сердятся.
– Спасибо вам.
– Пожалуйста, – смеются сестрички и машут мне тоненькими ручками.
Я качусь дальше вниз и встречаю его – сердце. Это оно причиняло мне столько боли всю мою жизнь. Это его я рвала на кусочки день за днем многие годы. Я смотрю на него, и у меня щемит. Щемит его, мое сердце. Мое родное, чудесное, терпеливое, нежное.
Мне хочется плакать от любви и благодарности, и я улыбаюсь со слезами на глазах.
– Прости меня, – говорю я не по правилам медитации.
– Конечно, – говорит мое сердце. Тёмно-красное, опутанное веревками сосудов, оно лежит как незыблемая глыба, очень мощное, но одновременно маленькое, мягкое и необыкновенно трогательное. В нем сила и мудрость. И я понимаю в этот момент, что оно давно уже мудрее меня. Это я там, снаружи, все мечусь, терзаюсь, все решаю – прощать, не прощать, любить, ненавидеть? Оно, мое сердце, давно уже простило всех и все. Оно слишком много страдало, для того чтобы не стать милосердным. Оно наконец стало
