— Я знал это, — пробормотал он. — Будьте же благоразумны и покоритесь неизбежному. Я прочитаю эту книгу.
Девушка смертельно побледнела, но просить снова не решилась.
— Читайте, если ваша честь может примириться с подобным поступком, —сказала она. —Вы налагаете руку на тайну, которую не должны узнать. В тот момент, когда вы откроете книгу, вы уничтожите весь смысл ужасной жертвы, стоившей целой жизни!
— Вы храбро сражаетесь, Фелисита, — ответил профессор спокойно. — Если бы не последние слова той женщины, — он указал в направлении, в котором исчезла советница, — которые она бросила мне в бешенстве, то я бы отдал вам вашу книгу, не заглядывая в нее. Но теперь я хочу, я должен знать о позоре, пятнающем мое имя. И если бедная отшельница была в силах сберечь эту тайну от чужих глаз, то я найду силы перенести ее. Я вдвойне обязан узнать об этом. Линия Гельвигов на Рейне, по-видимому, также знает эту тайну... Хотя вы упрямо молчите и отводите взгляд, я все же ясно вижу по вашему лицу, что мое предположение справедливо. Кузина, без сомнения, знала об этом позоре и ужаснулась, прочитав о нем в книге... Утешьтесь, Фея, — продолжал он мягко. — Я не могу поступить иначе. Я не изменил бы этого решения даже и в том случае, если бы вы согласились взамен стать моей женой!
— Я не могу успокоиться, так как своей неосторожностью доставляю вам несчастье, — сказала печально Фелисита.
— Вы успокоитесь, — ответил серьезно профессор, — когда поймете, что ваша любовь поможет перенести всякое горе, которое жизнь пошлет мне...
Он пожал ее маленькую холодную руку и направился в свою комнату.
Через час профессор вошел в комнату своей матери. Он был бледнее обыкновенного, но в его осанке больше чем когда-либо чувствовалась решительность. Госпожа Гельвиг вязала. Профессор положил на маленький стол, за которым она сидела, открытую книгу.
— Я должен серьезно поговорить с тобой, мама, — сказал он, — но сначала попрошу тебя заглянуть сюда.
Она удивленно положила свой чулок, надела очки и взяла книгу.
— Это каракули старой Кордулы, — проворчала она, но все-таки начала читать.
Профессор молча ходил по комнате.
— Я не понимаю, почему меня должна интересовать эта любовь к сыну сапожника? — воскликнула недовольно старая женщина после того, как прочитала первые две страницы. — С чего это пришло тебе в голову принести мне эту старую книжку, от которой так пахнет гнилью?
— Прошу тебя, читай дальше, мама! — сказал нетерпеливо профессор. — Ты скоро забудешь о запахах...
С видимым неудовольствием она перевернула еще несколько страниц. Понемногу ее каменное лицо напряглось, но потом она опустила книгу с безграничным удивлением, к которому примешивалась язвительная насмешка.
— Удивительные вещи! Кто мог бы подумать? Честная, знатная семья Гельвигов! — В ее голосе слышались ненависть, торжество и удовлетворенная злоба. — Итак, золотые мешки, на которых стояла моя гордая свекровь, были отчасти краденые. Они устраивали празднества, на которых рекой лилось шампанское, а я должна была прислуживать гостям. Никто не обращал внимания на бедную молодую родственницу, возвышавшуюся над ними своим благочестием и добродетелью. Я часто в душе молилась Богу, чтобы Он наказал этих нечестивцев. Они уже наказаны, так как расточали украденные ими деньги. Их души вдвойне погибли!
Профессор остановился посреди комнаты. Он совершенно не предвидел такого оборота дела.
— Я не понимаю, как можно упрекать бабушку за то, что она по неведению тратила чужие деньги, мама, — сказал он раздраженно. — Тогда и наши души должны погибнуть, потому что мы до сегодняшнего дня пользовались процентами с украденного капитала? Однако при такой точке зрения ты согласишься, что мы должны как можно скорее отдать эти деньги...
Госпожа Гельвиг поднялась со своего кресла.
— Отдать? — повторила она, как бы желая удостовериться в его словах. — Но кому же?
— Ну конечно, наследникам рода Гиршпрунгов.
— Как, мы должны отдать целое состояние первым встречным бродягам и тунеядцам, которые предъявят свои права? Сорок тысяч талеров остались Гельвигам после того, как...
— Да, после того, как Павел Гельвиг, честный, истинный и праведный борец во славу Господню, присвоил себе двадцать тысяч талеров! — перебил профессор, дрожа от негодования. — Ты сказала, что душа моей бабушки должна быть сейчас в аду потому, что она, но неведению, пользовалась украденными деньгами. Чего же заслуживает тот, кто сознательно крадет чужое имущество?
— Да, он поддался искушению, — сказала госпожа Гельвиг, не теряя самообладания. — Он был тогда еще довольно молод. Дьявол выбирает лучших и благороднейших, чтобы совратить их, но Павел раскаялся в своем грехе. А в Писании говорится, что все ангелы Господни возрадуются спасению одного грешника. Он неустанно борется за святую веру, в его руках деньги освящены, так как он употребляет их на богоугодные дела.
— Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! — горько засмеялся профессор.
— Не то же произошло и с деньгами, попавшими к нам? — продолжала старуха. — Посмотри вокруг: разве не видна во всем рука Божия? Если бы на этих деньгах лежало проклятие, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов... Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.
— Прошу оставить меня в покое, — перебил ее глубоко возмущенный профессор.
В его сторону скользнул ядовитый взгляд матери, но, тем не менее, госпожа Гельвиг продолжала, возвысив голос:
— Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, с помощью которых служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться этой старой истории, а затем ты опозорил бы имя своего предка.
— Он сам опозорил себя и всех нас, — сказал сурово профессор. — Но мы можем еще спасти нашу честь, если не станем укрывателями.
Госпожа Гельвиг оставила свое место и встала с сознанием своего достоинства перед сыном. — Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, — сказала она холодно. — Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати, сильно ограничила бы наши средства. Но что если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?
— Я не думаю, что они имеют на это право, но, если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей скажутся на детях.
— Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, сын мой, — резко перебила она его. — Я принесла в семью Гельвигов незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить какие-либо жертвы. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?
— Терпеть нужду, когда ты имеешь сына, который в состоянии заботиться о тебе? Мама, неужели ты думаешь, что я не могу сделать беззаботной твою старость?
— Благодарю, — сказала она холодно. — Я предпочитаю жить на свою ренту и быть самостоятельной. Я ненавижу зависимость. Со смерти твоего отца я знала только волю Господа и мою собственную, это так и должно остаться... Я заявляю тебе, что считаю всю эту историю вымыслом больной старухи из мансарды. Ничто в мире не заставит меня поверить, что это случилось в действительности.
В этот момент дверь бесшумно отворилась и в комнату вошла советница. Она плакала. Это было видно по красным глазам и ярким пятнам на щеках. Адель увидела на столе роковую книгу и вздрогнула... Медленно подошла она к профессору и подала ему руку. Он не дал ей свою.
