Из камбуза, припорошенный мукой, — вышел кок.
— Вам не понравилась еда, капитан Йорк? Вы едва к чему прикоснулись.
— Еда была просто превосходна, Тоби. Боюсь, что в это время суток у меня нет аппетита. Тем не менее я здесь. Надеюсь, мне удалось вам кое-что доказать.
— Так точно, сэр, — сказал Тоби. — Теперь никаких проблем не будет.
— Отлично, — проговорил Йорк. Когда кок вернулся на камбуз, он повернулся к Маршу. — Я решил задержаться на один день. Мы отплываем не сегодня, а завтра, с наступлением темноты.
— Хорошо, Джошуа, — кивнул Марш. — Передай мне еще кусочек пирога, если тебе не трудно.
Йорк улыбнулся и выполнил просьбу.
— Капитан, сегодня было бы лучше, чем завтра, — вмешался в разговор Дэн Олбрайт, ковырявший в зубах костяной зубочисткой. — Я чувствую приближение грозы.
— Завтра, — твердо повторил Йорк.
Олбрайту ничего не оставалось, как пожать плечами.
— Тоби и Джеб могут остаться. Они нам не понадобятся, — продолжил Йорк. — С собой я возьму ровно столько людей, сколько нужно для обслуживания парохода. Если на борту уже имеются пассажиры, пусть сойдут на берег и несколько дней подождут нашего возвращения. Так как никакой груз мы брать не будем, подсобные рабочие тоже могут остаться. Возьмем только одну вахту. Это осуществимо?
— Думаю, что да, — ответил Марш.
Он обвел взглядом длинный стол. Офицеры с интересом смотрели на Джошуа.
— Значит, завтра с наступлением темноты, — повторил Йорк. — А теперь простите меня, мне нужно отдохнуть. — Он поднялся и едва устоял на ногах. Марш поспешно выскочил из-за стола, но Йорк жестом отстранил его. — Со мной все в порядке, — заметил он. — Сейчас я возвращаюсь к себе в каюту. Проследи, чтобы до момента отплытия из Нового Орлеана меня никто не беспокоил.
— Ты сегодня не будешь ужинать с нами? — спросил Марш.
— Нет. — Йорк обвел глазами кают-компанию. — Все же ночное время меня устраивает больше, — промолвил он. — Лорд Байрон был прав. День слишком ярок.
— Э-э-э? — промычал Марш.
— Разве ты не помнишь? — сказал Йорк. — Стихотворение, которое я прочел тебе на судоверфи в Нью-Олбани. Оно так подходит «Грезам Февра». «Она идет во всей красе…»
— «…как ночь ее страны», — промолвил Джефферс, поправляя очки.
Эбнер Марш недоуменно уставился на клерка. Джефферс, как бог, играл в шахматы, как бог, разбирался в цифрах, даже ходил в театр, но Марш никогда не слышал, чтобы он когда-либо читал стихи.
— Вы знаете Байрона! — обрадованно воскликнул Джошуа. На минуту он стал похож на себя прежнего.
— Знаю, — согласился Джефферс, посмотрев на Йорка, и одна его бровь удивленно изогнулась. — Итак, капитан, вы считаете, что наши дни на «Грезах Февра» благословенны? — Он улыбнулся. — Это, несомненно, станет новостью для Волосатого Майка и мистера Фрамма.
Волосатый Майк грубо расхохотался, а Фрамм горячо запротестовал.
— Эй, послушайте, три жены еще не значат, что я чем-то плох! Да за меня может поручиться любая из них!
— О чем вы? — растерянно спросил Эбнер Марш.
Большая часть офицеров и матросов команды так же, как и он, ничего не поняла.
У Джошуа на губах играла загадочная улыбка.
— Мистер Джефферс напомнил мне заключительные строфы этого стихотворения Байрона, — сказал он и начал читать:
— А мы невинны, капитан? — спросил Джефферс.
— Никто не может быть совершенно невинен, — ответил Джошуа Йорк, — но стихотворение это меня трогает, мистер Джефферс. Ночь прекрасна, и в ее темной красе мы можем надеяться найти покой и благородство. К сожалению, многие люди без причины боятся тьмы.
— Возможно, — сказал Джефферс. — Иногда все же ее следует бояться.
— Нет, — возразил Джошуа Йорк.
На этом он оставил их, внезапно оборвав словесную дуэль с Джефферсом. Как только Йорк ушел, из-за стола начали подниматься и другие члены команды, пора было приступать к выполнению своих обязанностей. Только Джонатан Джефферс не двигался с места. Он, задумавшись, продолжал сидеть за столом, устремив взгляд вдаль. Марш тоже сел, чтобы доесть пирог.
— Мистер Джефферс, — произнес он, — не знаю, что там ждет нас на этой реке. Проклятые стихи. Все же какой прок от всех заумных речей? Если этому Байрону было что сказать, почему он не сказал это простым, понятным языком? Ответьте мне.
Джефферс, хлопая ресницами, перевел на него взгляд.
— Простите, капитан, я пытался что-то вспомнить. Что вы сказали?
Марш проглотил большой кусок пирога и запил глотком кофе, после чего повторил свой вопрос.
— Дело в том, капитан, — начал Джефферс с
— Мне никогда не попадались стихи такие же прекрасные, как пароход, — угрюмо заметил Марш.
Джефферс усмехнулся.
— Капитан, тогда зачем понадобилось «Северному Свету» на своей рубке огромное изображение Авроры? Кораблю это не нужно. Koлeсa и без нее будут хорошо вращаться. Почему мы свой капитанский мостик и другие отсеки так искусно украсили резьбой, завитушками и всякой всячиной? Почему на каждом достойном пароходе все отделано лучшими породами дерева? Почему там полно ковров, картин, хрусталя и фарфора? Зачем свои трубы мы украсили на концах цветами? Дым без труда выходил бы из них, будь они простыми.
Марш рыгнул и нахмурился.
— Пароходы можно строить простыми, без всяких там излишеств, — подытожил Джефферс, — но чем они наряднее, тем приятнее на них смотреть, тем приятнее на них путешествовать. То же можно сказать и о поэзии, капитан. Поэт, несомненно, мог бы изложить свой мысли прямо без всяких выкрутасов, но именно ритм и размер придают им величие.
— Что ж, похоже, — неуверенно согласился Марш.
— Клянусь, что могу найти стихотворение, которое понравится даже вам, — сказал Джефферс. — У Байрона одно такое имеется. Оно называется «Конец Сеннекериба».
— Это что?
— Это не что, а кто, — поправил, его Джефферс. — Это стихотворение о войне, капитан. Оно написано в чудном ритме, напоминающем галоп в «Буффало Голз». — Он поднялся и поправил сюртук. — Пойдемте, я покажу вам.
