Есаулов сад

САДОВНИК (полуотсутствуя). А дальше?…

Кажется, он знает, что дальше, и ему не интересно, нет, пожалуй, интересно, но больно. Марию это встревожит. Иннокентий и Михаил посмотрят, недоумевая, на них. Иннокентий даже осмотрит себя подозрительно.

ИННОКЕНТИЙ. Месяц статья пролежала в редакции. Звоню. Завотделом мнется. Напрашиваюсь на встречу, бегу. Завотделом почему-то шопотом «Пройди к редактору». Пошел заинтригованный. Секретарша в приемной грудью встала (показывает, отложив кирпич; Мария смеется, но с оглядкой на Садовника) – «Он вас не примет, вы не по делу». Я опешил. Если я не по делу, то кто по делу?…

МИХАИЛ. Воюешь, Кеша, все воюешь.

ИННОКЕНТИЙ (возвращаясь к печи, от печи), Нет, Миша, живу.

МАРИЯ. Миша, не возникай.

ИННОКЕНТИЙ. Я (снова встает и показывает) под локоточки ее отодвинул. Кабинет устлан мягкими коврами. Редактор лысоватый, в тяжелых очках. Очки снял, сквозь меня посмотрел и пряменько говорит «Вы реформист», без вопросительного знака. «Простите, не понял, кто я?» – «А этот самый, из югославских ревизионистов, там тоже носятся с мелкобуржуазной идеей самоуправления, акции скоро раздадут рабочим, а потом по миру пустят, да уж пустили, а у нас»…

В комнату входят гости, в том числе Сергей и Посторонний. Гости, разумеется, смотрят на Иннокентия в глине.

ИННОКЕНТИЙ (к гостям). Текущий ремонт, обещали поллитру поставить.

За окном кто-то под гитару еще ведет мелодию.

ПОСТОРОННИЙ. Я вообще-то посторонний. Но наслышан о вас, Федор Иванович.

СЕРГЕЙ. Прошлый раз мы с вами, Федор Иванович, не дотолковали.

САДОВНИК (устало). Ох, Сергей, мы никогда, похоже, не дотолкуем… Кеша, мы слушаем тебя.

ИННОКЕНТИЙ (Марии). Слей на руки! (Мария сливает). Так, полотенце или тряпицу! (Мария подает, он вытирает руки). И вдруг он спрашивает меня – «Скажите, за что вас отчислили из университета три года назад?»

Иннокентий почему-то ищет лицо Михаила и смотрит в его лицо.

НАДЕЖДА. И что же дальше?

ИННОКЕНТИЙ. Меня не отчислили, я сам ушел, сказал я. Редактор снова сквозь меня: «Из идейных соображений?» Тут я, ребята, каюсь, забыл и о рабочем самоуправлении и о родимой гидростанции, э-э… Прошу плеснуть…

Все смеются, кроме Садовника. Иннокентию доливают чай. Иннокентий тянет паузу, выпивая малыми глотками чай.

НАДЕЖДА (Иннокентию). Ты, садист…

ИННОКЕНТИЙ. «Если угодно, из высоких идейных соображений», – отвечаю и тут же в упор: «А как вам тайна сия стала известна?» – «А у нас лежит статья известного в городе философа», – ответствует редактор…

Здесь Михаил покачнулся, что недвусмысленно прочитывается решимостью уйти.

САДОВНИК. А что же, Миша, чай?

МАРИЯ (с досадой – к электроплите). Да будет, будет чай! Кеша, не томи ради бога!

ИННОКЕНТИЙ. Ну, хватит, я пошел (он снова идет к кирпичам и норовит заняться нелепым делом в день рождения Садовника).

Все стонут.

ИННОКЕНТИЙ (с мастерком в руке). «В статье, милостивый государь, черным по белому, без обиняков, вы называетесь заблудшим агнцем, и есть пастырь, который ведет вас»… (с тревогой смотрит на Садовника) «И зря вы полагаете, что сами ушли из университета. Нет, вас ушли после диспута о так называемом кризисе партии. Формула ваша?» – Моя, отвечаю… И хвать со стола мою исповедь… Вот казните, учитель, не выдержал светского тона…

Скрип двери. Входят Ирина и Настя. Ирина утонченная особа, с признаками избранности (дальше станет понятно – в чем ее избранность).

ИРИНА. Вам, Учитель.

Она подает цветы, их принимает Мария.

НАСТЯ. Твои настурции. Но это не все. Мы привели к тебе травника.

Ирина открывает дверь, впуская человека в холщевой одежде и с холщевой сумкой.

ТРАВНИК. Здравствуйте, добрые люди. В сад привела меня прямая дорога.

ИННОКЕНТИЙ. Садовник и печник, а теперь и травник.

Мария проводит травника к столу.

СЕРГЕЙ. Свои недуги лечите или врачуете чужих?

ТРАВНИК. Ныне чужих нет, все соседи. Но ваш город сбился с пути истинного, травы забыли, а хвори разят нещадно малого и взрослого. И вот я пришел. Из России.

САДОВНИК. Рад видеть вас. И тебя, Настя, счастлив видеть.

Настя потаенно улыбается, не поднимая взора.

ПОСТОРОННИЙ. Мне нравится у вас, Федор Иванович. В день рождения чай.

ИННОКЕНТИЙ (Садовнику). А статью я отнес в редакцию областного радио. Геннадий Узких решает ее судьбу.

СЕРГЕЙ (Постороннему). Русские свое озеро выпили. Довольно.

САДОВНИК. В молодости я пил вино, усладу горькую, но одолел слабость.

Посторонний – человек с позднеобретенной концепцией и потому настырный не только в разговоре, но, очевидно, и в жизни.

ПОСТОРОННИЙ (Садовнику). Вы полагаете, мы слабый народ?

ТРАВНИК. Слабый, слабый. Никудышный. Не к чему и на свет было являться. Или стоило?

ПОСТОРОННИЙ (Травнику). Позвольте с вами не согласиться. Мы сбились с истинного пути, утратили силу характера. Устали. Век достался нелегкий.

СЕРГЕЙ (поднимаясь со стаканом чая). Федор Иванович, ваш сад увядает, но вокруг вас кипят страсти и цветут настурции…

Надежда, Мария, Ирина враз встали и грациозно изобразили цветущие настурции, общий смех.

ИННОКЕНТИЙ. Не говори красиво.

СЕРГЕЙ (стушевавшись). Да запросто я… Живите долго, радуйте нас добром и милосердием. Поистрачены они вконец.

Все встают, вынужден встать и Садовник.

Садовник молча обходит гостей. Настя припадает лбом к его плечу.

Садовник неожиданно гладит по спине Михаила.

ИННОКЕНТИЙ. Ребята, я долго ждал этого часа…

ИРИНА. Я тоже ждала этого часа.

НАДЕЖДА. Сговорились?

МАРИЯ. Кеша, вперед! Здесь все свои.

ПОСТОРОННИЙ. Русские!

НАСТЯ (тихо). А я по матери Краевская…

ПОСТОРОННИЙ. Польска не сгинула?

НАСТЯ. Есть и польская кровь. А Ира чистокровная полячка.

ИРИНА. Нас выслали в Сибирь еще при Александре II, но мы не помешали кровь с вашей.

ПОСТОРОННИЙ. Славяне!

ИРИНА (резко). И не помешаем!