Сенатор жестом подозвал жену — Кэтрин приблизилась и обняла его.

— Мы знаем, что Эбигейл Грейс хотела бы быть дома, с семьей. — Отработанный тон и идеально поставленный голос. — Ей нужно находиться под постоянным наблюдением врачей. Намерения Досса нам неизвестны… — Моя фотография снова возникла в правом верхнем углу экрана. — Он наш зять вот уже четырнадцать лет, но, разумеется, трудно предположить, что сейчас он действует в интересах Эбигейл Грейс, поскольку оторвал ее от семьи и врачей в последние дни жизни.

Сенатор посмотрел прямо в камеру и поманил кого-то, кто стоял вне поля зрения. В кадре показался коротышка в белом халате с серьезным выражением лица. Сенатор обнял его за плечи.

— Это доктор Уэйн Мэсси.

Я не сразу его узнал. Телевидение странным образом меняет людей. Сенатор прав. Уэйн Мэсси — хороший врач. Стены его кабинета сплошь увешаны похвальными грамотами. Он специализировался по изучению гематоэнцефалического барьера и связался с нами, надеясь, что Эбби сможет принять участие в исследованиях.

Сенатор подался вперед.

— Доктор Мэсси — один из ведущих специалистов по изучению тех проблем, с которыми столкнулась Эбигейл Грейс.

Я заметил, как осторожно он подбирает слова.

Примерно месяц назад мы позвонили Мэсси — мы тогда хватались за соломинку. Врач выслушал нас, задал несколько вопросов, но предложенный им курс лечения не изменил бы итог, а только отсрочил бы неизбежное на несколько недель. Даже тогда Мэсси ничего не мог гарантировать. Это его слова, не мои. Эбби сама решила не начинать этот курс. Наш телефонный разговор завершился так: «Медицинское сообщество, которое я представляю, ничем не может ей помочь. Мне очень жаль».

Когда именно человек перестает бороться? Когда желание покоя берет верх над возможностью прожить еще несколько мучительных — даже более мучительных — недель? Ответа на этот вопрос я пока не нашел.

Сенатор знал, что мы обращались к доктору Мэсси. И мы знали, что он в курсе, поскольку именно сенатор устроил нам эту встречу. Также он знал, что Мэсси ничего не смог нам предложить. Стоя перед камерами, врач всего лишь играл роль реквизита. Подсадной утки. Ведь публика оставалась в неведении. Это была единственная причина, по которой он здесь присутствовал.

Сенатор продолжал, и лицо у него стало еще более скорбным.

— Доктор Мэсси хотел снова обследовать Эбигейл и предложить новый курс лечения. Возможно… — Он развел руками, изображая чаши весов. — Во всяком случае, мы понятия не имеем, что может случиться в ближайшие несколько дней. — Он похлопал доктора Мэсси по плечу. — Мы еще поборемся.

Великолепно. Всего за несколько секунд сенатор задал публике риторический вопрос: не похоже ли на то, что я — завистливый неудачник, много лет на буксире у всемирно знаменитой модели — намеренно лишаю Эбби лечения и шансов на исцеление? Не мотивирован ли мои поступок жаждой убийства? Конечно, сенатор бесстыдно лгал, но какая разница? Он знал, что наилучший способ вызвать сочувствие публики — это поставить вопрос и создать правильное настроение. Перед судом общественного мнения оно равняется реальности. С тем же успехом мне могли бы накинуть петлю на шею.

Сенатор собрался с духом.

— Досс… пожалуйста, верни мне… — он обнял Кэтрин, — верни нам кашу дочь… пока не поздно.

Перед камерами снова появилась ведущая, которая постукивала карандашом по столу. Она повернулась к своему коллеге, который хранил молчание во время репортажа.

— Когда я боролась с раком груди, Эбби Элиот служила для меня примером. Она даже… — глаза журналистки увлажнились, — даже прислала мне ободряющее письмо, когда у меня выпали волосы…

Продавец выключил звук, и бросил пульт на прилавок.

— Надеюсь, они поймают этого сукина…

Заработал холодильник и заглушил его слова, но я услышал достаточно. Суд общественного мнения долго не продлится. Я тихонько сложил покупки на полку, выскользнул через боковую дверь, добрался до пристани, отвязал каноэ и оттолкнулся с необычайной силой.

Эбби села.

— Все в порядке?

Я окунул шляпу в воду, смочил поля, снова надел ее и кивнул.

— Что? — настаивала Эбби.

— Твой отец.

— Что он сделал на этот раз?

— То, что у него хорошо получается.

— Пресс-конференция?

Я кивнул. Эбби прикусила губу.

— Все так плохо?

— Белая рубашка. Интервью на веранде. И Кэтрин рядом с ним.

— Ты шутишь.

— Нет.

— Ну… он действительно тебя не любит.

— Я в курсе.

Честно говоря, я сделал бы то же самое, если бы парень, который мне не нравится, увез мою дочь бог весть куда в то время, когда ей надлежит быть дома, со мной. Разница в том, что я знал, как лучше для Эбби. А сенатор — нет. То есть он знал — в глубине души, — но никогда бы в этом не признался.

Если сенатор нас выследит, то подчинит своей воле. Он уложит Эбби в стерильную палату, окружит посторонними людьми, поместит в среду, которая ей не нравится. В течение тридцати двух лет (солидная политическая карьера), подсчитывая голоса избирателей, сенатор поверил: если он знает, что лучше для электората, то кому, как не ему, знать, как будет лучше для всех. Включая семью. И никакая сила на свете не могла его переубедить.

Я не сомневался в чистоте его намерений. Сенатор никому не хотел причинять зла. Он был надменен, но искренне любил свою дочь. Но любить ее и знать, как будет лучше для нее и чего она хочет, — это совершенно, разные вещи.

— Милая, мне кажется, он пытается тебя защитить.

— От чего?

— От меня.

После длинного прямого отрезка река снова меняется. Незаметно. Закрой глаза — и пропустишь. Длинные прохладные пляжи становятся все реже и короче, сменяясь глинистыми берегами, где живут крабы. На берегах растут пальметто и тополя; кусты отгораживают берег, затрудняют доступ и заставляют человека прокладывать себе дорогу. Реку пересекает линия электропередачи. Провода гудят, и напряжение вокруг такое, что останавливаются часы и волосы встают дыбом, когда проплываешь рядом.

В полумиле к югу от пристани Скоттса начинается мемориальный заповедник Ральфа Симмонза — он тянется одиннадцать километров вдоль реки. Это почти тридцать тысяч гектаров, на которых растут сассафрас, водяной орех, тополя и исчезающие виды магнолий. Среди сосен и дубов полно черники, ежевики, папоротников и орхидей, а вдоль берега — мухоловок. Фауна здесь тоже очень разнообразна. Все, что угодно, начиная с выдр и заканчивая черепахами, оленями, рысями, индейками, не говоря уж о щитомордниках и гремучих змеях. Местные утверждают, что видели медведя и редкую флоридскую пантеру. Подальше от воды, на песчаной почве, растут гардении и шиповник.

Для нас заповедник Симмонза означал отдых, потому что его берега безлюдны.

Пинкни — это лодочные стапеля на краю света. Обычные посетители — мальчишки на квадроциклах, которые приезжают сюда покататься и покурить травку. Прилив здесь сильнее. Идя вниз по течению, мы с легкостью покрывали четыре мили, то есть больше шести километров в час. И даже восемь километров — если мне удавалось сосредоточиться. Против прилива — нам повезет, если удастся выжать километра два. Три — просто чудо. А при лобовом ветре нас вообще будет отбрасывать назад.

Эбби спала, а я погрузил весло в воду и направил лодку ближе к берегу, где течение быстрее. Чем хуже следишь за течением, тем дольше потом будешь толкаться. Мы миновали пристань Куни, Локоть и

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату