ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Здание стояло на вершине холма.
Огромный город раскинулся у его подножия. Он был так велик, что даже из окон верхних этажей, с высоты двухсот метров, не было видно окраин. Со всех сторон тянулись до горизонта и исчезали за ним бесконечные квадраты разноцветных крыш.
Здание, стоявшее на холме, было видно отовсюду, с любого места в городе. Оно было совсем не похоже на другие.
Больше всего оно напоминало памятник, выстроенный как будто из одного стекла двух оттенков голубого цвета. Более темные, синеватые, полосы составляли каркас, более светлые, казавшиеся кое-где почти белыми, — проемы окон. И те и другие были расположены наклонно, и все здание в целом словно ввинчивалось в небо.
А над куполом крыши, хорошо видная отовсюду, «парила» в воздухе гигантская белая статуя.
Женщина в коротком платье с развевающимися волосами, с закинутой назад головой протягивала руки к небу. Ее облик выражал страстный призыв, направленный к кому-то, находящемуся за синей завесой неба, в безднах Вселенной.
Здание было очень велико, но снизу, из города; казалось небольшим и узким, точно скрученная в спираль игла.
Люди Земли сказали бы, что оно похоже на штопор.
Город был одной из древних, насчитывающих тысячи лет своей истории столиц этой планеты.
В этот день в нижнем этажа здания, в огромном зале, залитом лучами высоко стоявшего оранжевого «солнца», происходило большое собрание.
Вокруг огромного стола, стоявшего посреди зала, сидело более ста человек мужчин и женщин.
Их одежда была очень похожа. Женщины носили платья, мужчины — короткие туники.
Все были в белом, кроме одного.
Различной густоты зеленый оттенок их кожи, косо посаженные глаза, приподнятые у переносицы, высокий рост как мужчин, так и женщин, все было бы знакомо человеку Земли, и он безошибочно угадал бы в этих людях соотечественников Гианэи.
А если бы здесь могла оказаться Марина Муратова, то она узнала бы и язык, на котором говорили все эти люди.
Но, узнав, поняла бы, что этот язык не совсем тот, на котором говорит Гианэя, что он чем-то отличается, хотя в основе и тот же.
И человек, отличающийся от других своей одеждой, также, видимо, затруднялся в понимании этого языка и иногда переспрашивал.
Тогда поднимался один из мужчин и повторял сказанное, но уже на точно таком же языке, на котором говорила Гианэя.
На высоком стуле, возвышаясь над всеми, сидел совсем еще молодой человек с узкими, словно прищуренными глазами, одетый так же, как и все остальные.
Он, не мигая, пристально смотрел на стоявшего напротив него иначе одетого человеке, того, кто не всегда понимал, что ему говорили, и который сам говорил на языке Гианэи.
Этот человек имел все отличительные черты соплеменников Гианэи, но был немного ниже остальных. Зеленый оттенок его кожи был мало заметен, скрытый сильным загаром. На нем была не туника, а что-то вроде широкого плаща, сверкающего в оранжевых солнечных лучах червонным золотом. Его голова не была обрита, и черные волосы, отливающие изумрудом, спускались ниже плеч.
Молодой человек с узкими глазами, очевидно, председательствовал на этом собрании.
Его неотступный взгляд смущал человека в золотом плаще, он часто не выдерживал и отводил глаза, но каждый раз, точно притягиваемый магнитом, снова поворачивался к нему.
В эти мгновения все видели, как в темных глазах человеке в плаще вспыхивали искры не то вызова, не то тщательно скрываемого страхе.
И каждый раз, заметив эту искру, молодой председатель улыбался.
В его улыбке было презрение, насмешка, гнев, но не было ненависти. Казалось, что именно это отсутствие ненависти больше всего смущало человека в плаще.
Он все время стоял. Видимо, так было нужно, потому что возле него не было стула. Стоял уже долго, в то время как остальные сидели.
Это походило на суд. И действительно, это был суд.
Судили не этого человека, а других, к числу которых он принадлежал и которых не было сейчас в этом зале. Судили не людей, а дело, которое хотели совершить люди.
— Итак, — сказал председатель, по-прежнему пристально глядя в лицо «подсудимого», — ты все рассказал нам, Лиагэя, ничего не утаивая?
— Да, все! Больше мне нечего прибавить. И я готов принять смерть.
— Мы это видим. — Молодой председатель жестом указал на одежду Лиагэи. — Но ты поторопился. Три дня ты на родине. Неужели ты не заметил, что находишься в ином мире? Неужели, — продолжал председатель, — ты не понял ничего из того, что увидели твои глаза? Или, может быть, ты не хочешь ничего понять? Но ты поймешь, Лиагэя. Мы не убьем тебя, как сделали бы это вы на нашем месте. Давно уже погасли и исчезли из памяти людей ваши костры. Ты будешь жить среди нас.
— Значит, вы не отпустите меня обратно?
— Нет. Ты останешься здесь навсегда. Космос не место для таких, как ты. Туда надо отправляться с чистыми мыслями и незапятнанными руками. Тебе придется трудиться, Лиагэя. Вероятно, в первый раз в жизни, — тоном величайшего презрения прибавил он. — И от тебя самого будет зависеть, чтобы люди забыли, кто ты и какое черное дело пытались вы осуществить.
— Пытались? — По губам Лиагэи впервые за это утро скользнула улыбка.
— Ты хочешь сказать, что ваше дело уже сделано? Ты снова ошибаешься, Лиагэя. Ты забыл, что за время твоего отсутствия на нашей планете сменилось десять поколений. Они жили не зря. С нашей точки зрения, ваши корабли космоса — неуклюжие лодки. Мы будем на этой планете… как ты ее назвал?
— Лиа.
— Мы будем на Лиа очень скоро. И зло не осуществится. А если мы опоздаем, — глаза молодого председателя сверкнули, — вы ответите за это.
— Это означает, что вы сожжете меня не сейчас, а немного позже, вот и все.
— Я сказал, ты будешь жить. Мы не меняем своих решений и не лжем, как вы.
Лиагэя опустил голову.
— Я сказал вам только правду.
— Мы это знаем
— Откуда вы можете это знать?
— Откуда? — Председатель указал на сидевшего рядом с ним пожилого человека. — Специально для тебя мы пригласили медика, так как хорошо знали, с кем имеем дело. Ты отстал от науки, Лиагэя, и это не удивительно. Твое счастье, что ты был правдив.
— А если бы это оказалось не так? — с вызовом спросил Лиагэя.
— Тогда нам пришлось бы заставить тебя говорить правду.
