Сразу за Онором потянулись болота, поросшие мелколесьем и осокой. Машина запрыгала на бревенчатых настилах, разбрызгивая проступавшую сквозь щели воду. Кругом было тихо, пустынно: ни человека, ни птицы. Даже привычная в этих местах мошкара куда-то исчезла. Должно быть, перед этим стояли холодные дни.
Москвичка молчала. Молчал и Борисов, внезапно насупившись и сосредоточенно поглядывая по сторонам.
Так мы проехали километров пятнадцать. У мостика через мелкую гнилую речушку нам встретились два пограничника. Они стояли по обочинам дороги и спокойно ждали приближения машины. Потом один из них поднял руку и, когда машина остановилась, подошел к передней дверце. Внимательно посмотрел на Татьяну Михайловну, отдал честь майору и мотнул головой: дескать, проезжайте.
— Почему они не потребовали документов? — спросила Татьяна Михайловна.
— Солдат службу знает… — усмехнулся Борисов, посмотрев на меня.
Внезапно кусты ольхи и осинника расступились, и открылась большая поляна, вся в пнях и поваленных деревьях.
— А это тоже японцы? — обернулась ко мне москвичка.
— Нет, это сектора обстрела.
Майор метнул на меня недовольный взгляд и нахмурился.
В центре поляны, в зеленом острове кустов и высоких сосен, стояли деревянные постройки. Это и была застава Поддубного, или Хандаса, как ее называли в отряде.
— А почему она так называется?
— По имени речки, которую проезжали, — пояснил я.
— Хан-да-са… Как это поэтично!
Мы вежливо согласились, хотя ничего поэтичного не находили в этом названии. Хандаса и Хандаса… В отряде были и другие заставы: Пильво, Амба, Пиленга, Тополев мыс, и никто никогда не восторгался их названиями.
Не успели мы вылезти из машины, как к Татьяне Михайловне подлетел молодцеватый лейтенант с румяным лицом и вытянулся в струнку:
— Лейтенант Поддубный, начальник заставы!
— Здравствуйте, — протянула она руку.
— Здравия желаем!
У него был зычный, повелительный голос.
По широкому коридору мы прошли в просторное помещение, заставленное койками. Одни из них пустовали, на других спали пограничники.
— Отдыхают?
— Так точно! — ответил Поддубный.
Он был весь внимание и предупредительность.
— А когда же они встанут?
— В разное время. Прошу, — он пригласил москвичку в канцелярию. Но Татьяна Михайловна не торопилась.
— И так каждый день? Одни спят, другие бодрствуют?
— Да. Одни спят, другие бодрствуют.
— Интересно. Очень интересно.
Поддубный промолчал, корректно склонив голову. Он привык больше слушать, чем рассказывать, и отвечать на вопросы, чем спрашивать.
Из канцелярии мы прошли в ленинскую комнату, потом осмотрели кухню, двор, собачий питомник. Попадавшиеся нам бойцы с любопытством глазели на незнакомую женщину. Борисов нервно похлестывал по голенищам сапог прутиком. Я плелся сзади, мечтая об одном: скорее вернуться в город. А москвичка все расспрашивала и расспрашивала, будто инспектор: и сколько лошадей на конюшне, и какие собаки в питомнике, и что готовит повар на ужин. До всего ей было дело, все ее интересовало. Пояснения давал Поддубный, майор же больше отмалчивался, хмурился и хлестал себя прутиком.
Проходя мимо казармы, окна которой были снаружи затянуты проволочными сетками, Татьяна Михайловна остановилась:
— А зачем решетки на окнах?
— Для предохранения личного состава, — ответил Поддубный.
— От чего?
— От посторонних предметов.
— Например?
Вопрос был задан слишком настойчиво.
— Японцы иногда гранатами балуются…
Борисов с размаху хлестнул по голенищу. Кажется, эта женщина не в меру любопытна.
И когда, вернувшись в казарму и поужинав, она сказала, что хочет выйти ночью с кем-нибудь из солдат на границу, мы, не сговариваясь, дружно принялись рисовать мрачные картины.
— Там болото, а вы в туфлях.
— Скоро пойдет дождь, и вы до нитки промокнете.
— Позавчера на границе видели медведя.
Но москвичка упорно стояла на своем. На заставе найдутся сапоги и плащ, говорила она, а медведи на людей не нападают.
Тогда Борисов выдвинул компромиссное предложение: не хочет ли Татьяна Михайловна посмотреть, как отдается пограничному наряду боевой приказ?
— Это, наверно, неинтересно, — неуверенно сказала она.
— Что вы! — воскликнул майор и по своему обыкновению стал доказывать мне, а не москвичке, как это интересно. Я слушал и кивал головой.
— А на границу завтра, по солнышку. Договорились? — заключил Борисов.
Это подействовало.
Старшина принес в канцелярию керосиновую лампу, зажег ее, за окнами сразу стало черно.
В сопровождении дежурного вошли два пограничника. Вид у них был грозный: фуражки с опущенными на подбородок ремешками; брезентовые плащи, туго перетянутые солдатскими ремнями, патронные сумки, гранаты и ракетницы, висящие по бокам.
Старший наряда, голубоглазый, розовощекий здоровяк с пухлыми, как у ребенка, губами, быстро осмотрелся по сторонам, вскинул руку к фуражке и доложил, что пограничный наряд в составе ефрейтора Петрова и рядового Осипенко прибыл за получением боевого приказа на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Осипенко, смуглолицый, с горбинкой на переносице, с любопытством смотрел на москвичку.
Поддубный вышел из-за стола:
— Как отдохнули?
— Хорошо, товарищ лейтенант!
— Как здоровье?
— Отлично, товарищ лейтенант!
— Службу нести можете?
— Так точно, товарищ лейтенант!
Это был обычный диалог между начальником заставы и пограничным нарядом.
— Так… — сказал Поддубный и покосился в сторону москвички. Та сидела на стуле, выпрямившись, прищуря глаза.
Затем он по очереди взял у пограничников винтовки, пощелкал затворами, заглянул в казенную часть, проверил у каждого патронные сумки, осмотрел гранаты, потребовал перевязочные пакеты. Все было в порядке.
— Так… — снова проговорил Поддубный и вежливо спросил Татьяну Михайловну: — У вас будут вопросы?
