Я вскочил со стула.
— Так она же писательница!
— Кто? — не понял Борисов.
— Ну эта… москвичка. Татьяна Михайловна Макарова. Смотрите, на записной книжке стоит эта же фамилия.
— Где?
— Да вот, — указал я на первую страничку, — и ничего подозрительного в книжке нет. Обыкновенные записи.
Майор был сообразительным человеком. Как ни в чем не бывало он сказал:
— А я что говорил? Как стихи… И глаз у нее наметанный. Как у писательницы.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Но все-таки почему полковник не информировал нас, что она писательница? — серьезно спросил Борисов.
— Очевидно, она сама попросила его об этом, — ответил я.
— Зачем?
— А писатели иногда поступают так.
— Ишь ты…
Потом Борисов о чем-то задумался. Он думал долго, хмурясь и упорно избегая смотреть в мою сторону. Словно было ему неловко и стыдно.
— Черт-те что… — проговорил он наконец. — Будто ходили в лес за грибами… Напишет тоже.
— Писательница? — не понял я.
— Да нет, редактор многотиражки! — отмахнулся майор с раздражением. — Если бы встречный- поперечный — другое дело. А то — свой же брат, который сам бывал в солдатской шкуре. Не-ет, прибедняемся мы, ой, прибедняемся! — и он посмотрел на меня с укоризной.
«Вот тебе раз!» — изумился я, но промолчал: ведь это я редактировал газету «Чекист на страже». Кроме того, майор не любил, когда с ним спорили. А главное — он был прав, черт возьми!
— Да-а, прибедняемся, скромничаем, — продолжал развивать свою мысль Борисов. — А вот приехал посторонний человек, посмотрел свежим глазом на нас и сказал, кто мы есть и чего стоим.
…Уезжая через три дня с заставы, Татьяна Михайловна подарила солдатам новенький экземпляр своей книги «Пятидесятая параллель» с собственноручной надписью:
«Пограничникам — людям большого мужества и подлинной скромности. Татьяна Макарова».
Раньше я бы наверняка постеснялся, но сейчас осмелился и попросил ее подарить свою книжку и мне.
1957 г.
СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ
Я люблю ясность и определенность во всем, особенно в тех случаях, когда получаешь задание, направляясь в командировку. И редактор был точен:
— Поезжайте в отряд. Там при штабе служит рядовой Легкобитов. Талантливый художник-самоучка. Напишите о нем.
Художник? На границе? Признаться, я ожидал чего-нибудь другого. Но других заданий не было. Редактор только уточнил, что Легкобитов служит в должности чертежника-картографа и что его начальником является майор Свиридов. Свиридова я знал по нашим прошлым встречам.
На другой день я поехал в отряд. В Закарпатье не такие уж дальние расстояния. Весь путь в автобусе до небольшого пограничного города занял столько времени, сколько понадобилось, чтобы прочитать «Правду» и «Красную звезду» от передовиц до номеров телефонов редакций. Читая, я все время думал, как подступиться к художнику-самоучке. Граница и живопись слабо увязывались в моем сознании. И все же что-то привлекательное, достойное уважения, я предугадывал в этом солдате.
Штаб отряда располагался за городом, в бывшем имении венгерского графа. За железной оградой шумел старинный парк, в глубине которого стояло мрачное двухэтажное здание. Дальше парк примыкал к буковому лесу, покрывающему склоны холмов и гор. По хребту гор проходила граница.
Кроме часового у ворот да двух-трех офицеров, мне не встретилось ни одного человека. Дежурный сообщил, что все в клубе на комсомольском собрании, там же и майор Свиридов.
— А что обсуждают? — спросил я.
— Рядового Легкобитова прорабатывают, художника… — ответил дежурный.
— Легкобитова?
— Так точно. Был в самовольной отлучке. Целую ночь.
Вот тебе раз!
— Давно это было?
— Третьего дня.
Третьего дня… Значит, редактор еще ничего не знал о происшествии с этим художником.
В клубе, сумрачном зале со сводчатым потолком, было много людей, и среди них майор Свиридов, сухопарый жилистый человек с острым кадыком на длинной шее. Он кивнул мне и указал на свободный стул рядом с собой.
Я огляделся. В первом ряду, на виду у всех, стоял долговязый солдат, встретивший меня удивленным взглядом. Собрание вел младший сержант с бледным серьезным лицом. Он смотрел на солдата испытующе и спрашивал:
— Как же вы дошли до жизни такой?
Солдат оторвал от меня взгляд и тихо ответил:
— Не знаю…
Он смотрел на сводчатый потолок. Там были изображены различные сцены: охота, сражения, какие- то торжественные церемонии. Роспись была старая, во многих местах облупившаяся: у блестящих рыцарей и дам не хватало то носа, то щеки, то пальцев.
Почему-то чертежник мне таким и представлялся: высокий, чуть сутуловатый, с нервным подвижным лицом и очень большими черными глазами, внимательными и печальными. Не верилось, что такая личность могла совершить что-нибудь дурное.
— А кто же знать будет? — упорно допытывался младший сержант.
Легкобитов покраснел и сказал негромко:
— Я уже говорил… Был в городе, выпил, ну… и задержался.
Он опять взглянул на потолок. Рыцари и дамы смотрели на него надменно и сурово.
В зале незлобно и добродушно засмеялись. Кто-то даже заметил с восхищением:
— Вот дает!
Свиридов наклонился ко мне:
— Видали тихоню? Кто бы мог подумать? Правда, солдат из него никудышный, одни рисуночки в голове. Но чтобы напиться и совершить самоволку?.. Непостижимо!
Председательствующий спросил Легкобитова угрожающе:
