Впорхнули две наши феи.
— Хватит кукситься в одиночестве. Гитара у вас найдется?
— Гитара? — растерянно сказала одна.
— А что это такое? — спросила вторая.
— Ну, это такой деревянный ящик, по форме очень похожий на вас: груди, талия и эта... попа. А шея длинная-длинная и со струнами.
С трудом, но откопали где-то вполне приличную гитару.
— Подсаживайтесь к нам и по рюмашке, а то одичаете в этих хоромах. Что вам спеть? Мару я уже надоел со своими песнями.
— Про любовь, конечно.
— Заказ принят. Только не воспринимайте всерьез. — Он минут пять повздыхал сокрушенно, настраивая инструмент, потом запел своим хриплым, но проникновенным голосом:
Еще не любовь, пока не любовь.
Я только слегка захмелел.
И загодя ты для меня не готовь
безумца печальный удел.
Возможно, в полночном темном углу,
А, может, средь бела дня,
хмель радостно встретит и шит-оглоу
зеленой дубиной меня.
Остатки рассудка и трезвости враз
исчезнут и я, как в бреду,
к бездонному темному озеру глаз,
вдрызг пьяный, топиться пойду.
Когда утоплюсь, люди скажут: 'любовь'!
Но ты хоронить не спеши,
ты койку, чтоб крепкой была, приготовь,
дрынок, да смирительных пару для вновь
изъеденной болью души.
Девчонки были в восторге.
35.
— Понять-то я, конечно все понял, — ответил Фундаментал, — но, вероятно, в вашем, диалектическом смысле: понял, ничего не понимая.
— Так и есть, — согласился я.
— Теоретические изыскания всегда были для меня затруднительными. Я, видите ли, больше практик. Люблю все пощупать своими руками. То, что вы говорили о старше-младших дете-родителях, вы и доказать можете?
Наверное, у него слегка крыша поехала, раз он попросил такое. А может, действительно практику любил больше, чем теорию.
— Могу, конечно, — бесстрастно ответил я.
— Любопытно было бы посмотре... — Он сообразил! Он все понял, потому и не докончил слово, но было поздно. Стало поздно!
Бессчетное количество моих детей копошилось возле дома с улучшенной планировкой — самого лучшего из миров. Обросший фундаментальными дробями людо-человек весь сжался, съежился, но не запаниковал. Расширенными от страданий зрачками смотрел он на меня, и я решил не затягивать эксперимент.
— Дети мои! — позвал я.
— Клянусь собакой, папаня зовет! — сказал Сократ, которому было годика два с семидесятью, закусывая чемерицей.
— По-турецки — пять, по-совецки — семьдесят пять, — докладывал Ильин, колотя по голове некоего Богданова всем тиражом своей великой книжицы 'Кретинизм и эмпириоматериализм'.
Пионер Петя прицелился пальцем и пустил из него баллистическую ракету, разорвавшую меня в клочья. Александр Македонский приставил к моим плечам лестницу и взял приступом рекордный вес. Дуська с Межениновки опрудилась. Эти орали, те плакали. И наоборот, те орали, а эти — плакали. И каждого нужно было или поцеловать в лобик, или похлопать по плечу, по попке. А людо-человек все страдал.
— Папани, мамани! — воззвал я.
— А? Что? — спросил Ильин, подозрительно поглядывая на меня. — Не имманент? Нет? Смотри, имманенизмом не занимайся!
— Цветик мой! — воскликнула Клара Цеткин и тут же учредила, приняв меня за девочку, Международный мужской день. Да причем, еще и в каждый день! В виртуальном мире, впрочем, это было не очень-то и важно. Но праздник есть праздник.
— Пороть! — заявил Сидоров.
— Трудовое воспитание...
Им только позволь, я знал, заняться моим воспитанием... Ладно, хватит.
— Вселяемся-выселяемся, — предложил я. И они кинулись штурмовать подъезды.
Фундаментал уже до ушей оброс фундаментальными антидробями, которые кучковались под его комбинезоном и на лице. Спасать надо было людо-человека, спасать! Впрочем, он и сам не дремал. И, когда толпа дете-родителей начала рассасываться, выставил вперед ладонь, нашаривая дверь шаровидного отсека Космоцентра. Сейчас он вел себя увереннее, чем в прошлый раз, и справился с мнимой задачей быстрее. Я догнал его лишь, когда вокруг уже ничего не стало.
— Я вам доверял, — обиженно фыркнул Фундаментал. — А вы...
— Так ведь сами же просили...
— Просил... Понимать надо!
Появился коридор Космоцентра и я поотстал. Пусть себе бегает, стряхивая дроби, мне-то торопиться некуда. Я шел медленно, разглядывая ничем не примечательную стену коридора, оживляемую лишь прямоугольниками дверей с номерами, да надписями типа: 'Туда-сюда'. Все двери были плотно прикрыты, и я не делал попыток открывать их, незачем мне это было. Пусть это и отстоявшийся, устоявшийся определенный мир, но все же не тот, что влек меня.
И вдруг я увидел слегка приоткрытую дверь. Можно было пройти мимо, а можно было и заглянуть. Я был уверен, что туда, куда людо-человеки не пожелают меня впустить, дверь будет надежно заперта. Я отодвинул дверь и вошел. Тем более, что Фундаментал должен был сделать еще кругов пять по коридору. Передо мной было жилье людо-человека, не жилой-нежилой отсек виртуалов, а именно жилье. Чистый стол, застеленный синтетической скатертью с кисточками. Шкаф для одежды, рабочий столик с компьютером, туалетный столик с зеркалом, кресла, кровать в углу, картины с непонятными мне сюжетами. Еще одна дверь, не такая, как входная, а открывающаяся на шарнирах, узкая щель между дверью и косяком. Непонятный шум, доносящийся из-за неплотно прикрытой двери. Не скрывают, значит, приглашают, подумал я. Осторожно открыл я и эту дверь.
На узорчатом полу стояла человеко-самка, с распущенными волосами, поднятыми вверх руками, в пол-оборота ко мне, нагая. Вода из душа сильной струей била ее по плечам и спине. Я был уверен, что открыл дверь бесшумно, но человеко-самка оглянулась. Оглянулась спокойно, неторопливо, словно ждала меня. Я задохнулся. Это была моя жена. Впервые я увидел, как с ее острых сосков скатываются не омерзительные дроби, а искрящиеся, вспыхивающие капли прозрачной воды.
Я молчал, молчала и она, слегка поворачиваясь влево-вправо под струйками душа. Я никогда не видел
