— Скажите, тетя Сесилия, — робко начала я, дождавшись когда она сделает паузу, чтобы глотнуть кофе, — дед часто рассказывал вам о своем детстве?
— Бывало, рассказывал, — кивнула Сесилия. — А что ты хочешь узнать?
— Меня интересует то время, когда дедушка был еще подростком. События почти шестидесятилетней давности. Я хочу узнать, не упоминал ли он когда-нибудь имя Пола Кодри?
Тетя отрицательно покачала головой.
— Никогда не слышала.
— Тогда, может, он рассказывал о каком-нибудь незнакомце, который приезжал к прабабушке Элайзе?
— Вроде бы нет, — снова покачала головой тетя и окинула меня подозрительным взглядом. — А зачем тебе это нужно?
— Вы знаете, что в озере Тихом нашли утопленника?
— Да, говорили.
— Так вот, у этого утопленника обнаружили медальон, принадлежавший нашему прадеду. Не буду рассказывать подробности, но, поверьте мне на слово, это так. Поскольку наша покойная бабушка подвигла меня заняться расследованием, я пытаюсь выяснить, каким образом медальон Родерика попал к этому человеку. Его звали Пол Кодри. Большего я, к сожалению, сказать не могу. Это тайна следствия, — многозначительно добавила я, чтобы пресечь дальнейшие расспросы.
Эти слова действительно произвели на тетю впечатление.
— Вот, значит, как… — кивнула она. — Про Пола Кодри я ничего не знаю, а вот про медальон отец рассказывал. Он говорил, что Родерик не расставался с каким-то очень красивым украшением и носил его до самой смерти. И даже днем, перед тем страшным пожаром, видел его с этим медальоном…
— Неужели? — удивилась я. Выходит, если этот медальон и был украден, то в тот самый роковой день. Но зачем Полу Кодри, если, конечно, на дне озера лежал именно он, понадобилось его красть?
— Во всяком случае, так говорил папа. А вообще-то больше всего он рассказывал о пожаре. Он проснулся только тогда, когда сбежались соседи. Еще чуть-чуть — и пожар перекинулся бы с конюшни на этот дом. Никто и не заметил, как ребенок в одной пижаме выскочил из дому…
— А прабабка Элайза?
— Отец говорил, что она со всеми тушила пожар. Плакала и тушила. Она уже знала, что дед там сгорел. Так, говорил, убивалась, что больно было смотреть.
— Но зачем прадеду Родерику понадобилось идти в конюшню? Лошадей-то он уже продал.
— Отец рассказывал, что накануне они с Элайзой крупно поскандалили. Он напился, вот и пошел ночевать в конюшню. Видно, чтобы жене не досаждать. А она, по словам папы, себя винила чуть ли не до конца жизни — так ведь и не вышла замуж. Погоди-ка… — тетка на секунду задумалась, — ты сказала, этого утопленника звали Полом?
— Верно, Полом, — кивнула я.
— Имя, кажется, я слышала. Только не помню от кого… — Тетя Сесилия задумалась, но попытки вспомнить оказались тщетными. — Ладно, если вспомню, скажу, — пообещала она.
Я поблагодарила тетку за гостеприимство — а она действительно была в тот день гостеприимна, как никогда раньше, — и, сев на велосипед, покатила в сторону аллеи.
Вся эта история показалась мне дико запутанной. Если бы не этот медальон, я готова была поклясться, что мой прадед Родерик убил приехавшего к бабке Пола Кодри, а потом напился и заснул с трубкой в пристройке. Хотя, конечно, никто еще не доказал, что утопленником был именно Пол Кодри, а не кто-то другой, но я была уверена, что экспертиза подтвердит мои догадки.
— Эй, Кэрол! — услышала я позади себя знакомый голос.
Я обернулась и увидела Майлса, который подал мне знак, чтобы я повернула обратно. Конечно же я повернула и тут же почувствовала, что мой велосипед наткнулся на какое-то препятствие. Рассматривать, что за препятствие встретилось моему двухколесному другу, было уже поздно: я потеряла равновесие и вместе с велосипедом рухнула на землю, проехавшись лицом по чему-то шершавому и ужасно неприятному.
— Кэрол! — раздался испуганный крик Майлса, и мое ухо, прижатое к земле, уловило топот его ног.
Я подняла голову и попыталась привстать, чтобы не выглядеть перед кузеном эдаким неуклюжим тюленем, но велосипед был довольно тяжелым, чтобы мне удалось поднять его за считанные секунды.
— Оставь, я сам. — Майлс оттащил от меня велосипед, и мне удалось оторвать от земли свое тело. Он склонился надо мной и аккуратно повернул мое лицо, чтобы рассмотреть щеку, которая невыносимо саднила. — Да, ничего себе проехалась… — сочувственно произнес он. — Ездок из тебя, прямо скажем, неважный. То колесо у тебя сдувается, то ты в деревья врезаешься.
Засмотревшись на Майлса, я действительно врезалась в дерево — это по его коре проехалась моя щека. Мне было ужасно неловко перед ним, но я бы солгала, если бы сказала, что его напуганное лицо и то внимание, с которым он разглядывал мою пострадавшую щеку, были мне неприятны.
Он осторожно поглаживал мою щеку теплыми пальцами, и эти мягкие прикосновения заставили меня позабыть о боли. Майлс не убирал руки, а я неподвижно сидела, чтобы не спугнуть это мгновение, наполненное нашим взволнованным и многословным молчанием, шепотом опавшей листвы и запахом осеннего леса. Нас никто не видел; никто не знал о нашей тайне, и только лишь деревья да кусты, стоявшие вокруг, были молчаливыми свидетелями этой сцены, в которой случайный прохожий узрел бы всего лишь забавное происшествие.
Мы упрямо продолжали молчать, но молчали об одном и том же. Я не знала, о чем в тот момент думал Майлс, и сама старалась отогнать навязчивый голос разума, который требовал, чтобы я немедленно взяла себя в руки, встала и приняла свой обычный невозмутимый вид. Я упрашивала голос замолчать и дать мне еще хотя бы несколько секунд, чтобы полностью насладиться этим неожиданным счастьем, этим радостно- тревожным волнением, которое порхало внутри меня тысячей щекочущих золотых лучей.
Но очень скоро эти щекочущие лучи выпорхнули наружу и начали уже в буквальном смысле щекотать мою щеку. Я невольно улыбнулась, заметив, что вовсе не мои воображаемые лучи, а дыхание Майлса щекочет мою раненую щеку. Он подул на нее, чтобы утишить боль, которую, как ему казалось, я чувствую. И хотя моя царапина вовсе меня не беспокоила, мы с Майлсом еще несколько секунд продолжали играть роли бедной поранившейся девочки и доброго доктора…
— Кажется, все в порядке, — пробормотала я, откликнувшись наконец на зов рассудка. — Спасибо, Майлс.
— Да чего уж там… Разве я чем-то помог? Надо бы обработать царапину. Сейчас сбегаю к тете и попрошу у нее какой-нибудь антисептик.
— Нет-нет, — поспешила я отговорить его, посчитав, что лучше терпеть воспаленную царапину, нежели снова подвергать себя соблазну. — Все будет в порядке. Я уже ничего не чувствую.
— Ничего? — засмеялся Майлс. — Тогда тебе не поможет антисептик. А я, пожалуй, побегу за нотариусом, если ты еще в силах составить завещание. У тебя точно все в порядке?
— Угу, — кивнула я.
Майлс протянул мне руку. Я поднялась и принялась отряхивать свой новенький перепачканный плащ.
— Снова решила навестить прабабкин домишко? — поинтересовался Майлс, когда я закончила возиться с плащом. — Надеешься найти еще что-нибудь интересное?
— Нет, я заезжала к Сесилии спросить, не рассказывал ли дед что-нибудь о Поле Кодри. Она под большим впечатлением от щедрости Лесли, поэтому проявила чудеса гостеприимства и разговорчивости.
— У нас с тобой даже мысли сходятся, — усмехнулся Майлс. От этого «даже» у меня мурашки по спине побежали. — Я здесь проездом. Отец все-таки решился построить дом на той земле, что оставила ему Агата, и попросил меня подвезти его в Адамс. Он сейчас встречается с рабочими, которых хочет нанять для строительства. Пока я его вез, всю дорогу думал о Поле Кодри. Так что логика у нас с тобой работает в одном направлении. Я заехал к Сесилии, а она мне сказала, что ты только что заходила с тем же вопросом. Мне повезло, и я тебя догнал. Только вот тебе не повезло… — Майлс кивнул на мою щеку.
