— Продам недорого, — сказал он и назвал цену вдвое меньше той, которую запрашивали кожевенные фабрики.
— Это товар Холберга, — сказал я. Мне были знакомы все сорта. Краденый?
— А вы думали нет — за такую-то цену? Конечно, краденый.
За несколько педель до того воры проникли на фабрику Холберга и, как сообщалось в газетах, украли кожи больше чем на двести фунтов.
Фирма «Модная обувь» была должна Холбергу, и под тем предлогом, что у пего похитили такое количество цепного товара, он потребовал, чтобы в дальнейшем мы оплачивали все заказы наличными.
— Подошвенной кожи у нас хватает, — сказал я. — Больше нам не нужно.
— Я отдам за пятьдесят фунтов.
— Нам она ни к чему.
— Тридцать фунтов.
— Мы не возьмем ее даже даром.
Он подумал минуту, не сводя глаз с пепельницы. Внезапно, приняв решение, он вздохнул и спросил:
— Какой у Холберга помер телефона? Я раскрыл свою книжечку и назвал ему нужный номер.
— Можно от вас позвонить?
— Пожалуйста.
Он позвонил и стал ждать.
— У Холберга весь товар застрахован, — пояснил он мне. — Он на этом ничего не потерял. Кто-то взял трубку.
— Алло, — сказал он. — Мистер Холберг в конторе? Я хочу поговорить с ним. Кто говорит? Не важно. Один из его друзей… Хорошо, я подожду.
Зажав трубку между щекой и плечом, он зажег сигарету. И тотчас же цепким движением схватил трубку.
— Это мистер Холберг? Отлично. — Он понизил голос и заговорил тоном заговорщика: — Вот что. Хотите получить вашу кожу обратно за пятьдесят фунтов?.. Да… Вы меня не знаете. Все будет честь по чести, — уверяю вас… Да, это сделал я… В целости и сохранности. Нет, я назвал вам свою цену… Вы можете послать грузовик на Рэндл-стрит. Я буду там. Возле «Модной обуви»… Нет, не на улице… Ваш человек может поехать вслед за мной на грузовике. Не забудьте дать ему денег… Хорошо. Через двадцать минут. Отлично… До свидания. Он положил трубку на рычаг.
— Я знал, что он клюнет на это, — сказал он и впервые улыбнулся. Несколько лишних фунтов пригодятся ему так же, как и всем нам.
Он сел поудобнее и опустил глаза.
— На судьбу вам, как видно, жаловаться грех? — сказал я.
— Барахтаюсь понемногу, — ответил он, вставая. — Нет ли у вас спичек? Мои вышли.
Для таких людей, как он, жульничество было основным занятием, для иных — побочным.
Что касается мистера Р.-Дж. Арнольда — агента по закупке товаров для одного большого магазина в Сиднее, то в мошенничестве он видел всего лишь проявление сообразительности и делового подхода.
Уже при первой встрече со мной мистер Арнольд продемонстрировал свой недюжинный талант закупщика. Он уселся напротив меня, излучая самоуверенность. Лицо его то и дело расплывалось в добродушной улыбке, говорил он в приподнятом тоне и не скупился на комплименты; он успел рассказать мне новейший неприличный анекдот и намекнул на возможность новых крупных заказов, если мы сойдемся в цене.
Он пригласил меня посетить его в первый же мой приезд в Сидней. По его словам, он был своим человеком во всех ночных клубах. Говоря о ночной жизни Сиднея, мистер Арнольд давал понять, что она таит неземные наслаждения, и особенно расхваливал какие-то роскошные кафе, где он был завсегдатаем, намекал он и на то, что все расходы возьмет на себя.
О, щедрый мистер Арнольд, щеголявший в ботинках английского производства!
— А теперь перейдем к делу, — сказал он.
Мистеру Арнольду было дано право произвести закупки на триста фунтов с выплатой наличными через семь дней.
А теперь о цене.
Я занялся калькуляцией стоимости туфель, которые он намеревался купить. Сначала труд… В 1927 стоимость труда на изготовление пары туфель составляла три шиллинга десять пенсов, теперь она упала до двух шиллингов и полпенни. Это было делом рук таких людей, как мистер Арнольд; они бы еще больше снизили расходы на оплату труда, если бы могли.
Идя навстречу мистеру Арнольду, я сбросил эти полпенни. Это не должно было сказаться на заработке рабочих и работниц, занятых на фабрике, не сказалось бы и на производительности их труда. Их усталые руки все равно не могли сделать больше того, что они уже делали.
А заказ этот был нам очень нужен. Фулшэм поручил мне добиться его любой ценой.
Я сократил до минимума все статьи расходов.
Наконец я вывел окончательные цены и вручил мистеру Арнольду листок, на котором они были записаны.
— Это все, на что мы можем пойти, — сказал я. — Дешевле вы нигде не купите.
Он внимательно просмотрел листок с ценами и кивнул.
— Хорошо. Цена вполне подходящая. Я выпишу заказ. — Но тут он изменил тон…
— А теперь, — сказал он, кладя листок в карман. — Что получу за это я десять процентов?
На мгновение я опешил. Мне почти не приходилось иметь дело с представителями крупных компаний — у нашей фирмы были свои магазины, — но я сразу же решил, что потакать подобным приемам не следует.
— Мною не предусмотрены комиссионные, — сказал я твердо.
— А вам ничего и не надо было предусматривать, — ответил он резко. Эти деньги удерживаются с окончательной цены. Никаких наценок не требуется.
— Но если мы должны заплатить вам десять процентов, то придется повысить цену, — доказывал я.
— Больше платить я не намерен. За эту цену я могу купить такие же туфли на дюжине других фабрик. Они только рады будут сделке. И я получу свои десять процентов.
— У нас это не принято, — начал я не очень убедительным тоном.
— Не принято, черт побери, — фыркнул он презрительно. — В Сиднее любой мальчишка-посыльный, покупающий пирожки машинисткам на завтрак, получает полпенни от владельца лавчонки. Это закон бизнеса. Пора бы и вам здесь уразуметь это. Ну так как — получу я свои десять процентов или нет?
— Нет.
— Отлично, я получу их в другом месте.
Я был рад, когда он закрыл за собой дверь. Шел уже шестой час, и меня ждали другие дела. Я снял большой ключ с крючка на стене конторы и вышел на улицу. Там меня приветствовали громкими возгласами ребятишки.
Позади фабрики высокие ворота из оцинкованного железа вели в небольшой дворик; там сваливали весь мусор с фабрики, и оттуда городской мусорщик на своей телеге вывозил его на городскую свалку.
В одном из уголков двора сваливали мусор особого рода: рабочие сами собирали в мешки обрезки подошвенной кожи и приносили их сюда.
Каждый вечер, когда на фабрике затихали машины, молчаливые, оборванные, босые и грязные ребятишки пробирались сюда проулками и улочками со своими тачками и терпеливо ждали у ворот, пока им раздадут эти обрезки.
Ждали они и сейчас.
На этих обрезках кожи варился их обед, они же обогревали их закутанные в лохмотья тела, самый воздух в их домишках был пропитан запахом горелой кожи.
Эти кожаные обрезки дети называли «Коллиигвудским коксом».
