Францией и славянами должен быть заключен союз. Для нас это — средство восстановить нашу независимость. Для вас же — это средство занять то положение, которое вами утрачено.
Вот, подлинно, что я думаю, вы можете рассказать об этом, но все же в интересах того большого дела, осуществления коего я всегда будут добиваться, — не надо создавать вокруг меня шума»».
Парижская речь Скобелева и эта дополнившая ее корреспонденция произвели в Европе впечатление разорвавшейся бомбы. Новая речь была куда более вызывающе-воинственной и прямо направленной, чем петербургская. Если петербургская речь по своему содержанию была в основном обличительной и произнесена эзоповым, хотя и всем понятным языком, то парижская речь была лишена всяких намеков. В этой речи и интервью Скобелев сделал новый шаг, прямо высказав следующие основные положения: враг — Германия (уже не Австрия; враг — вообще — немец); война близка; необходим союз России и славян с Францией в интересах обеих стран и всего славянства, направленный против Германии, против всех немцев. Сформулировать военно-политическую программу более прямо, резко и открыто было невозможно. Нельзя обойти молчанием поразительную, кажущуюся прямо непостижимой прозорливость Скобелева, который, предупреждая, что война может начаться в случае австрийского нападения на какое-либо из славянских государств, предвосхитил ситуацию 1914 г. Говоря, что борьба между тевтонами и славянами будет длительна, кровава, ужасна, но все же кончится победой славян, Скобелев как бы провидел две мировые войны, конечное поражение Германии и ликвидацию навсегда «Дранг нах Остен». Заявляя, что война против Германии будет для него священной, он даже угадал название войны 1941–1945 гг. По-своему прав он оказался и в том, что с немецким влиянием Россия покончит лишь с оружием в руках. Нельзя не согласиться и со скобелевской оценкой международного положения. Европейское равновесие действительно было нарушено в сторону преобладающего влияния Германии. Восстановление его наступило с заключением русско-французского союза, к которому присоединились славянские государства Балкан (кроме Болгарии) и Англия. Это было равновесие уже в том новом виде, который имел в виду Скобелев.
Речь Скобелева имела историческое значение. Впервые публично указав на общего врага и четко сформулировав вытекающие из этого для обеих стран задачи, Скобелев первым из русских и французских деятелей сделал открытый шаг по направлению к русско-французскому союзу. «Парижская речь Скобелева — инцидент, который уже никогда не был забыт ни дипломатией, ни историками, — комментировал в 1928 г. это событие академик Е.В.Тарле. — Эта речь посетившим его сербским студентам 17(5) февраля 1882 г. стала заметным этапом в намечавшейся подготовке новой группировки европейских держав… О франко- русском союзе мечтал тогда Гамбетта, мечтали еще некоторые деятели, но эти предположения и мечты еще были окутаны туманом. Речь Скобелева была первым событием, которое отчасти конкретизировало и делало правдоподобными упорные слухи, ходившие в Европе с марта 1881 г., что новый русский император Александр III — заклятый враг Германии и, несмотря на миролюбивые заявления, ждет только случая, чтобы напасть на Германскую империю». Во Франции — в армии, среди широкой публики — речь вызвала тем большее сочувствие, что Франция в ту пору не смела думать не только о войне, но и о заявлениях официальных лиц, хотя бы отдаленно напоминающих по своей прямоте и резкости речь Скобелева. Гамбетта, как видим, сразу поспешил заявить о своей непричастности. Скобелев же, больно ударив по Германии, вызвал там серьезную тревогу. ««Скобелев грубо напомнил нам, что у нас враг не только на западе, но и на востоке», — так отзывались многие органы немецкой прессы. Германская и австрийская печать месяцами еще писала о выступлении Скобелева, возвращаясь к нему по самым разнохарактерным поводам», — заключал Е.В.Тарле.
Новую и более конкретную, основанную на использовании французских архивов, суммированную характеристику реакции германской и французской прессы и официальных лиц содержит сравнительно недавняя фундаментальная работа другого маститого советского историка А.З.Манфреда, посвященная образованию русско-французского союза. «В Германии речь и беседы Скобелева породили тревогу, — резюмировал А.З.Манфред. — Курсель (французский посол в Берлине. —
Характерно для Скобелева, что, видя, какую бурю вызвала публикация его речи французскими газетами, он поступил осмотрительно, дав интервью корреспонденту на этот раз английской «Daily News», в котором убедительно и в сдержанных тонах разъяснил смысл своих высказываний. Отметив, что французские газеты исказили его слова сербским студентам, Скобелев продолжал: «Я явился сюда не для того, чтобы вызвать бурю, а чтобы предотвратить ее, что может быть сделано лишь путем откровенности. Если я заявляю, что существует неприятное обстоятельство, то из этого не следует, что я виновен в существовании этого обстоятельства. А оно заключается в том, что великая война может стать неизбежной, если австрийцы будут продолжать угнетать славян в Боснии и Герцеговине. Вот почему я желал бы путем правды достигнуть того, что мои соотечественники считают достижимым только путем войны». На вопрос корреспондента «Чего же хочет Россия?» Скобелев отвечал: для себя ничего. Но Австрия нарушает решения Берлинского конгресса, вводя в занятых провинциях воинскую повинность и распространяя там иезуитов, изгнанных из Франции. «Славянам одинаково ненавистно и владычество турок, и господство иезуитов. Нужно, чтобы мир знал об этой решимости славян, и чтобы дипломатия, всегда склонная не замечать правды, была вынуждена стать лицом к ней; а этим лучше всего можно предотвратить войну».
Касаясь дальше отношения к Германии, Скобелев подчеркнул, что против нее он ничего не имеет. Но она подстрекает Австрию в ее политике по отношению к населению оккупированных славянских территорий. И в заключение Скобелев охладил пыл тех агрессивных кругов Германии, которые хотели видеть Россию обессиленной, лишенной всякой воли и энергии и тем более неспособной на новую войну: «В Берлине укоренилось убеждение, что Россия вышла крайне истощенной из последней войны. Правда, Россия потратила на войну немало сил, финансы ее не в порядке, и она подверглась внутренним смутам; но не следует забывать, что она обладает 80 миллионами единоплеменного населения и что новый подъем духа может всего вернее прекратить неудовольствие, причиненное неполным успехом последней войны».
Для тех, кто хотел понять смысл парижских выступлений Скобелева, это интервью все разъясняло исчерпывающим образом. Австрийская печать, в нарушение постановлений Берлинского конгресса, открыто требовала аннексии Боснии и Герцеговины, и дело это считалось в Австрии решенным. Поскольку никто не предостерегал Вену от возможных последствий ее намерений, Скобелев взял это на себя, одновременно напомнив Германии об ее обязанностях по соблюдению и защите решений конгресса. Привлечение внимания мировой общественности к подготовлявшейся австрийцами аннексии, несомненно, сыграло роль, заставив Вену воздержаться от округления своих границ с помощью мошеннических действий. Не могло не произвести отрезвляющего действия и указание Скобелева на то, что Россия, несмотря на ущерб от последней войны, имеет достаточно сил и решимости, чтобы при необходимости постоять за свои интересы.
В этом же смысле Скобелев высказался в беседе с О.А.Новиковой, знакомившей с его мыслями английское общественное мнение из первоисточника. «Я часто видела Скобелева после его возвращения и всякий раз он отрицал свою речь в Париже; мои слова, сказанные вскользь, не следует считать речью, но вот что произвело впечатление: «Запад ошибается насчет России, — сказал я. — Он думает, что мы так ослаблены войной, что все наше могущество уже иссякло. Это ошибка… Россия жива и, если будут перейдены известные пределы, она решится воевать»».
Уточняя, Новикова спросила: «Так не было в вашей речи нападения на Германию?
— Конечно, нет, — отвечал он. — Я сказал, чтобы договор, заключенный в Германии и подписанный князем Бисмарком, был свято исполнен; вот и все».
Большинство органов печати в России также поняли парижские выступления Скобелева как призыв к
