Началось. Сначала доктор Нойманн, теперь отец. Неужели никто не собирается забыть об этом?
– О преступном проникновении? Куда? – Кимберли посмотрела на Эзру с таким выражением лица, которое можно было бы принять за материнскую заботу, если бы Эзра не знал свою мачеху слишком хорошо. – О чем вообще речь?
– Ты не хочешь ответить, Эзра? – эхом прозвучал вопрос отца.
– Если ты говорил с кем-то из посольства, значит, уже все знаешь.
– Я хочу услышать об этом от тебя.
Эзра поспешно проглотил еще кусок телятины (кто знает, долго ли он еще просидит за столом?) и сказал:
– Я знал, что делаю.
– Ты у нас всегда знаешь, что делаешь, – язвительно заметил Сэм.
– У них там столько всяких ограничений – туда не ходи, этого не делай, того не говори. Если все эти правила соблюдать, никакой работы не сделаешь.
– А тебе, случайно, совершенно случайно, не приходило в голову, что все эти правила придуманы не без причины? Может быть, правительство Израиля хоть немного лучше тебя разбирается в том, как всем управлять?
– Управлять они умеют, хотя это тоже спорный вопрос, но они ни черта не смыслят в том, чем я занимаюсь.
– А чем ты занимаешься, Эзра? – встряла Кимберли. – Я до сих пор так толком и не поняла.
Эзра перевел взгляд на нее. В кои-то веки ему показалось, что она говорит правду. Да, она не поняла. Даже если бы он подробно рассказал ей, чем занимается, она бы и за миллион лет этого не поняла. Но все же он должен был что-то ответить.
– Я ищу ответы на важные вопросы.
– На какие вопросы?
– На самые важные. Почему мы здесь? Есть ли в этом какая-то цель? Существует ли Бог, и если Он существует, как нам узнать, чего Он хочет от нас?
– Да, это очень важные вопросы, – кивнула Кимберли.
– Но ты не найдешь ответов на них, – вмешался Сэм, – если будешь шататься по ночам в священных местах, куда доступ строго ограничен. Вся эта страна – пороховой погреб, и такие, как ты, любители делать все, что им заблагорассудится, и не обращающие внимания на власти, могут ненароком сделать так, что там все взлетит на воздух. Тебе очень повезло, что так не получилось.
– Такой опасности не было.
– Израильтяне так не думают. Если бы я не потянул за нужные ниточки и не выдернул тебя оттуда, сейчас бы ты сидел в тюремной камере в Иерусалиме.
Это Эзра готов был признать. Те проблемы, которые у него возникли в Институте Фельдштейна, меркли в сравнении с тем, что он натворил, пробравшись в «Купол на Скале».
– Может быть, тебе интересно будет узнать, – продолжал Сэм, – что я собираюсь внести немалые средства в кампанию по выборам мэра Иерусалима.
– Может быть, тебе удастся провернуть там сделку с недвижимостью, – сказал Эзра и сразу пожалел об этом.
Отец с такой силой стукнул кулаком по столу, что из подсвечника выпала горящая свеча.
– Ты что, думаешь, это все шуточки? – крикнул он, его лицо стало почти таким же бордовым, как рубашка.
Кимберли схватила свечу, покатившуюся по скатерти.
– Ты думаешь, я всегда буду на подхвате, чтобы вытаскивать тебя из дерьма? Да что с тобой, черт тебя побери?
Эзра вытер губы, сложил салфетку и положил на стол.
– Отвечай!
– Я подумал, что вопрос риторический, – ответил Эзра.
У отца был такой вид, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.
– Сэм, у тебя сердце! Успокойся, – проговорила Кимберли.
– А тебе-то какое дело? – не выдержал Эзра. – Ты все ждала, когда умрет моя мать. Осталось дождаться еще одной смерти.
– Ах ты, поганый сукин… – заорал Сэм и вскочил.
Но Эзра не стал медлить. Он успел выскочить из комнаты и к тому моменту, как отец сумел оторвать руку от подлокотника кресла, добежать до середины коридора. Он слышал, как Кимберли пытается успокоить отца фразами типа: «Пусть идет» и «Не надо делать еще хуже». Наверное, впервые в жизни и, надо же, сразу после того, как он оскорбил ее, Эзра был по-настоящему благодарен мачехе за ее присутствие.
Добежав до своей комнаты, он запер дверь и, тяжело дыша, стал ждать, не явится ли отец. «Сколько же мне лет? – думал Эзра. – Тридцать, а я веду себя, словно школьник, убежавший, чтобы его не отшлепали ремнем».
Он прижался ухом к двери, но квартира была огромная, столовая находилась далеко, поэтому он ничего не услышал.
Что произошло? Что он только что сказал? Эзра с трудом верил в случившееся. До сих пор он вел себя так осторожно, сохранял хорошие манеры, старался держаться от всех подальше и вот теперь за пару минут все испортил, уничтожил. Не сказать, что он так уж сильно сожалел о том, что нагрубил Кимберли. Они никогда особо не ладили. А его отношения с отцом с годами становились все хуже и хуже. Но ведь ему так нужно было надежное пристанище, место, где он мог бы спокойно и без помех заняться своей работой, – и еще минуту назад это место у него было. Неужели он всего этого лишился из-за пары дурацких грубых фраз?
Казалось, скандал утих. В дверь никто не барабанил, но сердце у Эзры билось часто, он чувствовал, как кровь пульсирует в висках. Ему нужно было успокоиться, особенно если он хотел поработать вечером. Эзра пошел в ванную, открыл шкафчик с лекарствами и взял баночку с ксанаксом, выписанным доктором Нойманн по его просьбе. Проглотив две таблетки по четверть миллиграмма, он вернулся в спальню и устало сел на краешек кровати. Через пятнадцать – двадцать минут он почувствовал эффект действия лекарства.
Не нужно ему было говорить такое Кимберли – что она ждет не дождется, когда умрет Сэм. До этого момента ситуация была еще разрешима. Но среди многого, чего Эзра не мог простить отцу, Кимберли стояла во главе списка. Мать Эзры несколько лет страдала от операций и химиотерапии, и все эти годы отец все более отдалялся от него, он совсем перестал интересоваться женой. Только Эзра и дядя Мори утешали ее и ухаживали за ней. А в ту ночь, когда она умерла в отдельной палате онкологической клиники Слоуна- Кеттеринга, Сэма нигде не могли найти. Эзра звонил домой, говорил с секретаршей отца в офисе, звонил в клуб «Метрополитэн», но Сэм пропал без вести. Уже потом Эзра узнал, что в ту ночь его отец обретался у Кимберли, в маленькой уютной мансарде в Бикмэн-плейс, которую он купил для нее. И в то самое время, когда мать Эзры испускала последний вздох, ее муж, возможно, сладострастно стонал, лежа в постели с любовницей.
Но, успокоившись и осмыслив сложившееся положение, Эзра решил, что если он будет держаться тише воды, ниже травы и даже придумает, как извиниться (хотя как можно утверждать, что ты не имел в виду ничего подобного?), то, может быть, ему все-таки еще удастся сохранить эту маленькую синекуру. За многие годы он принял немало ударов от отца не слабее сегодняшнего, а его мачеха, наверное, не меньше него желала сделать вид, что ничего этого не было. Вряд ли в ее планы входило встать между Сэмом и его сыном, как бы далеки они ни были друг от друга. И хотя Эзра сознавал, что большинство нормальных людей, оказавшись в его положении, покинули бы родительский дом и стали бы жить отдельно, но для него это было не так просто. У него не было ни собственных денег, ни кредитной карточки. Все, что имел Эзра, он имел от Сэма, и меньше всего ему хотелось остаться на финансовой мели и обращаться к одному из сотрудников отцовской империи для того, чтобы отец возобновил его финансирование. Сэм мог позволить Эзре существовать, если он будет сидеть тихо, в пределах диапазона, так сказать, отцовского радара, но если бы он начал требовать большего, все могло осложниться. Тогда отец вполне мог вовсе отказать ему в деньгах и потребовать, чтобы сын подыскал себе работу.
