он научился у своей гувернантки, а на скрипке — у одного из крепостных, выступавших в оркестре его дяди. В петербургском Благородном пансионе Глинка продолжил занятия музыкой. Обнаружив большие способности к языкам, он освоил латынь, английский, французский и немецкий, а позже — итальянский и испанский. Отец подыскал ему должность в Главном управлении путей сообщений, и в 1820-х годах Глинка, не уступая Пушкину, вел разгульную жизнь столичного щеголя. Обладая приятным тенором, будущий композитор занимался постановкой голоса с итальянским маэстро. Как и Пушкин, Глинка был пылким почитателем балета и два года учился танцам; он так преуспел в занятиях, что мог исполнить антраша и другие трудные па. Он также разделял пристрастие своего друга Пушкина к операм Россини и увлечение женщинами. Глинка отличался особым обаянием, и даже когда композитору исполнилось 45 лет, самые молодые и хорошенькие девушки были счастливы находиться с ним рядом. (Возможно, отчасти секрет такого успеха объясняется в воспоминаниях Глинки, на страницах которых он признается, что был «чрезвычайно романтичным» и любил «проливать слезы светлых чувств».)
В 1830 году Глинка отправился в Европу учиться музыке и остался там на четыре года. Он провел три года в Италии, где познакомился с композиторами Доницетти и Беллини и не раз бывал на спектаклях, наблюдая, как они дирижируют своими операми. Глинка пришел к выводу, что их музыка, прекрасная сама по себе, больше подходит к солнечному климату, потому что «мы, жители Севера, чувствуем иначе; впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу. У нас или неистовая веселость или горькие слезы». Глинка переехал в Берлин, где изучал контрапункт, искусство фуги и гармонию с лучшим немецким преподавателем того времени. Но, сочиняя музыку, он думал о России и писал: «Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски».
Подобно другим русским художникам, жившим в то время в Италии, Глинка чувствовал, что недостаточно повторять достигнутое Европой. Он стал думать о произведении в русском духе и написал в одном из писем другу в Петербург: «Я хочу, чтобы все было национальным, прежде всего — сюжет, но и музыка также — так, чтобы мои дорогие соотечественники почувствовали себя дома». Когда Глинка вернулся домой, близкий друг Пушкина поэт Василий Жуковский посоветовал ему написать оперу на сюжет из российской истории, связанный с Иваном Сусаниным и первым царем из династии Романовых Михаилом. Это была первая опера на чисто русскую тему со вставками зажигательных польских и русских танцев. Николай I присутствовал на многих репетициях, и Глинка посвятил свою оперу Императору, который и дал ей название. Премьера оперы «Жизнь за царя», состоявшаяся 27 ноября 1836 года в Большом театре Санкт- Петербурга, прошла с большим успехом. Глинку пригласили в императорскую ложу, а через несколько дней Николай I в знак высокой оценки заслуг композитора послал ему перстень стоимостью в четыре тысячи рублей.
После такого шумного успеха Глинка был назначен капельмейстером Придворной певческой капеллы с приличным жалованием, и за ним прочно закрепилась слава первого композитора земли русской. В пылу романтического увлечения в 1835 году Глинка, подобно Пушкину, совершил ошибку, женившись на красивой, но глуповатой семнадцатилетней девушке, ничего не смыслившей в музыке. После четырех лет бурной семейной жизни супруги расстались. Глинка уединился в деревне и закончил там свою вторую оперу, «Руслан и Людмила», созданную на основе ранней поэмы Пушкина. Это произведение, наполненное романтическими русскими мелодиями, было более совершенным, чем первая опера, однако публика встретила его прохладно, и только после смерти композитора опера «Руслан и Людмила» получила заслуженное признание. В 1844 году Глинка оставил должность капельмейстера и снова отправился в путешествие, чтобы в Европе глубже познакомиться с музыкой.
В возрасте сорока одного года он посетил Испанию и был так очарован страной, что снял квартиру в Мадриде; много времени провел он, записывая мелодии, которые исполняли для него испанские певцы и гитаристы. Мотивы, услышанные здесь от погонщиков мулов, Глинка использовал позднее в увертюре «Ночь в Мадриде». Он провел три месяца в Гранаде, где часто слушал цыган. Глинка попытался научиться танцевать испанские танцы, но понял, что кастаньеты для него слишком трудны. Как обычно, он увлекся девушкой, на этот раз молодой зажигательной цыганкой по имени Долорес, вместе с которой он на некоторое время уехал в Мадрид.
Несколько лет Глинка странствовал между Россией и Европой. Он жил в Париже и Берлине, останавливался в Варшаве, и наконец вернулся в 1854 году в Петербург, оставив в разных местах не одно разбитое женское сердце. В 1855 году Глинка сочинил Торжественный полонез для коронационного бала в честь Александра II, а в мае 1856 снова отправился за границу, в Берлин; там он простудился и неожиданно скончался. Прах композитора был перевезен в Петербург.
Глинка, несомненно, мог бы сделать гораздо больше, но наследие его и так значительно: две оперы, пять сочинений для оркестра, хоралы, камерная и фортепьянная музыка, множество романсов. Своим творчеством он повлиял на все дальнейшее развитие российской музыкальной культуры; благодаря ему национальные мелодии и танцы вошли в русские оперы и балеты. Глинка был первым композитором, искавшим вдохновение в наследии родной страны, он признан родоначальником русской классической музыки. Его произведениями восхищались, их изучали все последующие композиторы девятнадцатого века.
16. СМЕРТЬ ПОЭТА
Любовь русских к музыке и танцу, столь много давшая балету, отразилась и на жизни светского общества. В пушкинское время связь между «балетом» и «балом» была гораздо более глубокой, чем простое сходство этих слов. Представители высшего света обучались искусству исполнения сложных танцевальных па. Для совсем юного Пушкина в лицейские годы не составляли труда гавот, менуэт и другие бальные танцы. Умение танцевать играло важную роль в светской жизни, и было необходимо для продвижения по служебной лестнице. В своих стихах Пушкин рассказывает о танце с почти профессиональной точностью; на страницах «Евгения Онегина» можно отыскать сколько угодно изящно парящих над землей ножек и ритмично постукивающих каблуков. Зрители в пушкинское время приходили в театр, вооруженные серьезным знанием техники балета, ибо в то время участие в бальных танцах подразумевало умение исполнять батманы, вставать в любую из пяти позиций и делать грациозные движения руками. На протяжении всего девятнадцатого столетия жители Петербурга и Москвы танцевали, и танцевали не только любимую элегантную мазурку, но и полонез, кадриль, вальс, медленный вальс и галоп. Дамы, приезжавшие на бал закутанными в меха, танцевали ночь напролет в легких прозрачных платьях, освещенные бледными свечами, источающими мерцающий, словно лунный, свет. В пушкинскую пору они носили мягкие бальные туфельки без каблуков, с узкими лентами, охватывавшими ногу, платья с пышными рукавами и высокие прически с забранными на затылке волосами и множеством ниспадающих локонов. Танцующие пары то удалялись, то вновь приближались друг к другу в колеблющемся пламени сотен свечей в залах, утопавших в зелени апельсиновых деревьев и цветов. Под развевающимися платьями иногда соблазнительно мелькали белые шелковые чулки и кружева нижних юбок Мелодично позвякивали шпоры военных, и как крылышки сотен мотыльков, слетавшихся на огонь лампы, сверкали бриллиантовые звезды и золоченые эполеты.
Молодая жена Пушкина Натали обожала такие вечера. Желая видеть ее счастливой, поэт сопровождал свою ослепительно прекрасную супругу на бесконечные балы. Он, в свое время любивший танцы более всего на свете, писавший, что он боготворит балы, теперь стоял в стороне, скучающий и поглощенный своими мыслями. Казалось, что Натали интересует слава своего мужа только в той мере, в какой она способствует ее успеху в обществе. О ней говорили, что ее душа сплетена из кружев, а один из друзей Пушкина утверждал, что Натали предпочитала блеск бальной залы всей поэзии мира.
Дамы не испытывали недостатка в красивых партнерах, поскольку в первой половине девятнадцатого века в Петербурге даже в мирное время было расквартировано множество офицеров и солдат. Городской гарнизон насчитывал до шестидесяти тысяч военных, и среди них девять элитных гвардейских пехотных полков и семь первоклассных кавалерийских. Каждый десятый житель столицы был военным; полки занимали целые городские кварталы, которые назывались по их именам. Мужчин в Петербурге было на 100000 больше, чем представительниц прекрасного пола. Девушка приятной наружности и шагу не могла ступить, чтобы ей не нашелся провожатый. Считалось, что ни один другой город Европы не мог
