коляской, рядом с ней энергично шагал школьник лет десяти с набитым книгами и тетрадками ранцем за плечами. Мать и сын о чем-то оживленно разговаривали и смеялись. Стаханов проводил их взглядом и задумался. Услужливая память сразу воскресила перед ним его детство, прошедшее в бедной деревне Луговой Островской волости Ливенского уезда Орловской губернии. Нищета и чувство непроходящего голода - таковы первые, самые яркие воспоминания Алексея. Когда отец в 1914 году ушел на германскую войну, мать отдала девятилетнего Лешку в батраки к кулаку. Мальчик вставал с зарей. целый день пас скот, а вечером работал на скотном дворе. Зимой он убирал конюшню, хлев и так уставал за день, что засыпал, едва добравшись до кучи тряпья, служившей ему постелью. Год работал Алексей у кулака и ничего не получил: вся плата была вспашка кулацкими лошадьми четырех десятин земли, принадлежавшей семье Стахановых. Через год вернулся мальчик домой, но дома есть было нечего, и пришлось ему снова идти в люди. Едва Леше минуло одиннадцать лет, его отдали подпаском к сельскому пастуху. Три сезона он работал только за еду.
С весны и до поздней осени вместе со старым пастухом он пас коров и овец. По очереди питались у разных хозяев. Некоторые старались накормить их досыта, другие, а таких было куда больше, отделывались хлебом и квасом.
Этой же зимой Алексея отдали учиться в церковноприходскую школу. Несмотря на трудности - не было ни одежды, ни обуви, а главное - он должен был сам зарабатывать себе пропитание, Алексей все-таки три зимы продержался в школе, научился читать, писать и усвоил азы арифметики.
Солнце, выглянувшее из-за серой осенней тучи, залило радостным теплым светом сквер, заиграло в позолоченном куполе небольшой церквушки, маленькой, опрятной, видно, недавно отремонтированной. «Церковь-то, наверное, работает!» - удивился Алексей. И сразу припомнилась анкета, присланная Венским архивом, а в ней вопрос о его вероисповедании. Как же он мог верить в бога, когда еще в церковноприходской школе начались у него с богом конфликты. В школе закон божий преподавал местный священник. Он заставлял ребятишек учить наизусть молитвы, а на это у них не хватало ни времени, ни желания. За всякий невыученный стихирь провинившихся ставили на колени и не просто на пол, а на рассыпанный горох. Тогда и возникла у Алексея ненависть в первую очередь к священнику, а затем и к богу, Не пришлось тогда парнишке закончить школу. Бедность заставила мать забрать сына из школы и снова отправить в пастухи.
В 1919 году вернулся домой из австрийского плена отец, Григорий Стаханов, и попал в самую гущу событий. Гражданская война была в разгаре, то белые, то красные брали власть. Одним из самых страшных воспоминаний детства был налет деникинцев на Луговую. Белые ворвались в деревню, и начался страшный грабеж. Она отнимали у крестьян все, что попадало под руку, а тех, кто пытался сопротивляться, жестоко били. Не обошли они и бедную избу Стахановых. Когда забирали коня, отец стал возмущаться, и тогда деникинцы на глазах у жены и детей жестоко избили его плетьми.
Алексей Григорьевич никогда не забудет свист плетей и взбухающие кровью полосы на спине и руках отца. Григорий Варламьевич ни разу не крикнул, не застонал, зато изошлась в слезах мать и охрипли от крика и плача ребята. Белые ушли, оставив избитого, без сознания лежащего отца и разоренную избу. Отец пролежал несколько дней, а потом у него долго болела спина и он тяжело кашлял.
Почти одновременно умерли отец и мать, стали они с сестрами сиротами. Алексею в то время было почти семнадцать лет, и опять ему пришлось идти к кулаку. Теперь у него была одна мечта - иметь собственную лошадь, тогда он сможет наладить хотя бы нехитрое хозяйство. Но не удалось Алексею скопить денег на коня - кулак-мельник обманул его. И пошел Алексей на шахту... Было ему почти двадцать два года...
К скамейке подошел старик, удобно устроился, надел очки и достал из кармана газету. На ее первой полосе Алексей увидел свой портрет крупным планом. «Наде поскорее уходить, - решил он, - а то еще узнает, начнутся расспросы...»
Алексей быстро вернулся в гостиницу и в вестибюле увидел своих донбасских товарищей и еще незнакомых ему молодых людей и девушек.
- Вот и Алексей! - воскликнул Мирон Дюканов. - Ты куда же сбежал? Стахановцы здесь, а Стаханова нет. Искали тебя, искали, да все без толку. Поди на Красную площадь поспел?
- Не дошел, поглядел на улицы и обратно.
- Нас тут из редакций газет в оборот взяли. Вот видишь того парня, что журналисты окружили, я уже успел с ним познакомиться. Это кузнец с Горьковского автозавода Александр Бусыгин. А рядом с ним наш земляк машинист Петр Кривонос.
Заметив Стаханова, репортеры дружно атаковали его, и он еле успевал отвечать на их вопросы. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы эта беседа, но стахановцев выручил один из организаторов встречи.
- Товарищи пресса, - обратился он к журналистам, - дайте людям отдохнуть с дороги, с мыслями собраться. А то вы налетели со всех сторон... Потом поговорите!..
Недовольные репортеры стали расходиться, а Стаханов поднялся к себе в номер. Только успел умыться, как раздался стук в дверь и знакомый голос:
- Можно к тебе?
- Входи, Мирон, входи.
- Да я не один. - В дверях показался Дюканов, а за ним Бусыгин и Кривонос. - Вот, познакомиться пришли.
- Проходите, товарищи, располагайтесь, гостями будете, - пригласил их Алексей.
Уже через несколько минут всем казалось, что они давно знают друг друга. Стаханов попросил Бусыгина рассказать о его рекорде.
- Что же о нем рассказать? - начал Бусыгин. - наш кузнечный цех на Горьковском не просто кузница, какие можно встретить на окраине многих сел. Это целый завод с новейшим оборудованием. И от того, как мы работаем, зависит выполнение плана других цехов. А мы, например, в этом году с планом не справились: то ступиц не хватало, то коленчатых валов. И вышел у меня с мастером не очень приятный разговор. Я ему говорю: в Донбассе забойщик Стаханов поставил рекорд на угле. Слышали? Мы, кузнецы, тоже можем показать, на что способны. Создайте нам такие условия, чтобы техника была в порядке. - Александр Харитонович налил из графина воды, выпил и продолжал: - А тут ведь как вышло. На другой день, после твоего второго рекорда направили меня в новую бригаду на ковку коленчатых валов. Бригада новая, присматриваюсь к каждому. Вижу, нагревальщик, мужик сильный и ловкий, и подавальщица, молодая женщина, работают легко, споро, а у второго кузнеца, он на другом молоте правил отштампованные мною валы, подавальщиком работает старик. Получается все у него неловко: несет вал клещами, подвешенными к монорельсам, и вдруг роняет его, не донеся до второго молота, а то так вал на штамп бросит, что он поперек ляжет или на пол свалится. Кузнец поднимает с полу поковку, время теряет, а тут еще его подручный-то забудет вовремя штамп нефтью смазать, и поковка к нему прилипает. Потом ее надо еще раз нагреть в печи, а оттуда вручную тащить к ковочной машине.
Бусыгин оглядел стахановцев, все слушали его внимательно, с интересом, но он все же спросил:
- Я не очень подробно тут вам расписываю наши кузнечные дела? Нет? Тогда слушайте! Так вот, мне раньше приходилось работать на ковочной машине, и я знаю, что если поковка остыла до синего цвета, то высаживать ее без дополнительного нагрева нельзя, если же остыла только до малинового цвета, то вторично нагревать не надо. А если так, то у кузнеца сократится лишняя операция: таскать вал в печь и обратно. Я проследил за цветом валов и увидел, что все они сохраняют малиновый цвет. Своими соображениями я поделился с кузнецом Макеевым, и тот попробовал работать без дополнительного нагрева. Проба оказалась удачной. Мы решили перераспределить обязанности так: крепкий, плечистый рабочий, складывавший готовые валы, заменил старого подавальщика, а нагревать паковку второй раз мы не стали. Теперь дело пошло более споро. Мы проработали два часа сверхурочно. Отштамповав последний вал, я подошел к прессу и посмотрел на счетчик, он показывал, что бригада дала 960 валов за девять часов. Это при норме в 675 штук! Сто с лишним валов в час, такой цифры еще никто не добивался.
Пришел мастер, похвалил нас и сказал, если бы мы сделали тысячу штук, то прославились на весь завод.
Тогда я потребовал двух слесарей на обслуживание моего молота в течение смены и на следующий день отковал 1001 вал. Потом каждый день, выгадывая секунды на отдельных операциях, ежедневно ковали
