сначала не узнала. Он всегда такой чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!
Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.
— А тут прямо фурий злобный! Весь потный, распатланный, расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и слюни.
«Ты что, сука старая, охренела?»
Я и впрямь «охренела». Со мной так еще никто не разговаривал. Я его за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе за спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки глаза вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они носы сплющили, смотрят.
Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется, в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.
«Уходи, Миша. Я в газету не писала. И говорить с тобой не хочу. Уходи. Я охрану позову».
Ее звали Роза, в честь Розы Люксембург. Хотя теперь, когда ей исполнилось пятьдесят лет, чаще ее называли Роза Дмитриевна. Или по прозвищу — Королева бензоколонок. Именно так, во множественном числе. Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И не только. А начинала свой жизненный путь она в светлом социалистическом прошлом в качестве оператора бензоколонки. Которую успешно приватизировала. Ну и пошло-поехало.
Сейчас Роза Дмитриевна сидит в плюшевом кресле в офисе фонда и пьет кофе с коньяком. Она принесла чек на очередной взнос, передала его бухгалтеру и зашла навестить меня. А я решила, что она заслужила рюмочку.
Мне симпатична эта приземистая толстушка с разлохмаченной «химией» на крупной голове и выщипанными в ниточку бровями над веселыми маленькими глазками. У нее широкий улыбающийся рот и громкий голос.
Роза Дмитриевна одной из первых поддержала идею фонда и регулярно переводит нам деньги. Два ее сына заняты в материнском бизнесе. Про мужа известно только, что он есть.
Сейчас моя гостья неожиданно заговорила именно о муже. Вертя в толстых коротких пальцах, унизанных массивными перстнями, чайную ложечку, она сокрушалась:
— Вы слышали? Где-то с месяц назад умерла женщина, владевшая сетью надомниц. Они вязали, вышивали, плели кружева и еще что-то. Короче, народные промыслы. Всю продукцию реализовывали через лотки на нескольких рынках и ателье-салон. Не золотое дно, но бизнес достойный. Она умерла в одночасье, и сразу пошел слух, что муж дело продает. А на днях в газете намек, мол, похоже, не сама она умерла… Понимаете?
Кому ее смерть выгодна? Наследникам. А наследник всего — муж.
Роза Дмитриевна покачала головой в тяжком раздумье и налила себе коньяку.
— Я ведь тоже замужем. И ему мои дела не по нутру. Вышел на пенсию, продал квартиру, которая от матери досталась, купил дом в деревне. Живет один, ко мне не едет. Вот я и думаю: помру, все прахом пустит.
А отписывать ребятам не могу, не по-нашему это, не по-православному, раз муж есть…
Роза Дмитриевна действительно была огорчена, почему и откровенничала со мной. Кроме того, мы были знакомы меньше двух лет, она знала меня в качестве жены Скоробогатова, и только. О моей связи с героиней ее рассказа она и не подозревала.
Выпив очередную рюмку. Роза Дмитриевна закурила длинную черную сигарету и, вдруг хмыкнув, завершила повествование:
— Сегодня встретила я этого мужа. Троицкий его фамилия. Мы знакомы, не так чтобы очень близко, но там-сям встречались. Ну другой человек. Словно его через стиральную машину пропустили: весь мятый и полинявший. Встретились мы в банке. Стояли у соседних окошек. Я на него невольно пару раз глянула. Он, видно, мой взгляд перехватил. Догнал у дверей, загородил дорогу, от злости весь дрожит.
'Что вы, госпожа Самойлова, на меня таращитесь?
Думаете, я жену убил?'
Не знаю, что на меня нашло. Посмотрела я ему прямо в глаза и спрашиваю:
«А ты убил?»
Он вздрогнул, глаза в сторону метнулись, он задом дверь толкнул и выскочил.
Я плюхнулась на ближайший стул. Сижу, а между лопаток струйка пота течет, течет…
Роза Дмитриевна залпом выпила новую порцию коньяка. Было заметно, что ее отпустило. Дама развеселилась. Увидев входящего Юру, нагнулась ко мне и заговорщицки зашептала:
— Какой у тебя мальчишечка славный. Уступишь мне, а?
Я покачала головой. Захмелевшая бизнес-вумен огорченно похлопала коротенькими, густо накрашенными ресничками и предложила:
— Не хочешь отдавать, давай меняться. У меня знаешь какой красавчик? Хочешь, позову?
Я не сразу решила, стоит ли мне звонить репортерше. Позвонила, не будучи уверена, что поступаю правильно.
Она показалась мне озабоченной, когда, выслушав мою неловкую благодарность, негромко заметила:
— Елена Сергеевна, боюсь, что вы можете пожалеть о моем вмешательстве.
— Что случилось?
— Пока ничего. Но шеф-редактор рубрики нехорошо обрадовался теме. А он у нас, как бы это попонятней сказать.., борзый очень.
Прошло несколько дней, и стало ясно, что она имела в виду.
Статья называлась «Кошелек или жизнь». В ней описывалось несколько неясных случаев смерти богатых москвичей. В частности, скоропостижная кончина владелицы «Сибири». Была приведена беседа с соседкой по подъезду, не устававшей удивляться обстоятельствам смерти и похорон предпринимательницы.
Дом малютки ремонтировали югославы. Молчаливые черноволосые мужчины прилежно и настойчиво, словно муравьи, копошились в комнатах, сновали по коридорам.
Детей на время ремонта не выселяли, просто переводили из комнаты в комнату. Сначала мебель перетаскивал персонал, состоящий на сто процентов из женщин, потом строители стали это делать сами.
Я ходила по дому с прорабом, проверяя качество и объем выполненных работ. Ремонт оплачивал фонд.
Закончив дела, я зашла в бухгалтерию.
Марина вместе с пожилой женщиной склонились над заваленным бумагами столом.
«Им нужен компьютер», — подумала я и сделала очередную пометку в записной книжке.
— Я закончила, можно ехать. — Я стояла на пороге и не хотела проходить в крошечную, душную комнату.
Марина подняла золотоволосую голову:
— Мне надо еще полчасика. Подожди в саду.
Я кивнула и вышла в сад. До него у нас еще не дошли руки. Он довольно большой, заросший и неопрятный. Листва уже побурела от пыли. Скамейка, старая, давно не крашенная, но крепкая, стоит под тополем в самой гуще кустов.
Я пробираюсь к ней и сажусь, сбросив босоножки.
Земля на вытоптанном кусочке травы перед скамейкой теплая, и босые ступни наслаждаются прикосновением к ней.
Одиночество. Это именно то, в чем я нуждаюсь. Я позволила своему лицу расслабиться, скинув ставшую привычной маску спокойствия. Какое облегчение… Уголки рта опускаются, голова повисает, плечи ссутуливаются.
Голоса. Меня ищут. Я надеваю босоножки, провожу платком по лицу, руками взбиваю прическу.
Марина тревожно заглядывает мне в лицо и, успокоенная, улыбается. Со мной все в порядке. Спокойное приветливое лицо, прямая спина, гордо откинутая голова, уверенные движения.
Из машины я позвонила Милке на работу.
— Эмилия Владиславовна приболела, — пробасила трубка, и я набрала домашний номер.
