выхватила туфлю и запихнула обратно в сумку.
— Отдай, падла, хуже будет, шнобель отхаваю, — злобно прошипела Крыса.
— Ты! Мразь такая! Еще и грозить мне? — рассвирепела окончательно Надя.
— Говорят, отдай туфли, падла, пасть порву, — повторила Крыса, брызгая слюной сквозь гнилые пеньки торчащих передних зубов.
Плохо еще знала тогда Надя этот уголовный мир. Иначе повела бы себя скромнее, потише, но в тот момент она знала одно: грабят беспомощного, больного человека, а потому крикнула на всю теплушку.
— Пошла вон, воровка проклятая!
И в тот же миг получила такой удар в спину, что не удержалась и кубарем свалилась на пол. Не успела она подняться, как с противоположных нар вслед за ней кинулись две блатнячки. Одна из них вцепилась ей в волосы, стараясь ударить ее голову об пол, другая стукнула носком сапога по пояснице. Надя охнула и осела.
— Сейчас же перестаньте, — закричала испуганная Света. — Помогите ж, они убьют ее!
— Свои дерутся! Убьют — одной меньше, — равнодушно сказала Надежда Марковна и отвернулась.
Трудно сказать, осталась бы жива Надя или стала калекой на всю последующую жизнь, если б не случилось неожиданное: из; своего угла поднялась Космополитка и, откуда только взяв силы, крикнула:
— Держись, Надька!
Но Надя, получив еще один удар по голове чем-то тяжелым, держаться более не смогла.
Все дальнейшие события она узнала от Светы, когда пришла в себя. Еще долго находясь под впечатлением и не теряя воинственного пыла, та вдохновенно рассказывала:
— Представляешь! Ирка рванулась прямо на печку, уцепилась руками за трубу и орет:
— Мрази проклятые! Если вы немедленно не оставите ее, выкину трубу в окно. Задохнетесь, как поганые крысы!
А сама уже ее дергает с места и ногами отбивается. И сама задохнешься! — кричит Рыжая, но все же тебя оставили, а Ирка им:
— Мне все равно подыхать, — да как дернет трубу, из печки дымище повалил, едкий такой, глаза дерет, искры во все стороны, летят, того и гляди, сено загорится.
Манька Лошадь как заорет истошно:
— Ставь на место, убью, такая-сякая!
И весь их «шалаш-трест» на Ирку! Ну, тут все поднялись! Ведь сколько мы от этой нечисти всегда терпели! Они нас обворовывают, обжирают, да еще издеваются, и не пожалуешься на них. Они везде свои, им всегда преимущество. Вот и решили посчитаться с ними. Я схватила кочергу — и ну метелить их направо и налево. Они хоть и привыкшие к дракам да поножовщине, а нас-то больше. Слышу, мне Ольга Николаевна кричит: «Света, Света, осторожней, у Лысой нож». И правда, ножик у Лысой тоненький, из сплющенного гвоздя. Такой и во время обыска не найдут. Она с этим ножиком на меня! Тут Поля Кукурайтене ка-ак сапогом Лысую по голове огреет! У нее на каблуке подкова металлическая в палец толщиной. Лысая завопила и за голову схватилась, нож-то и выпал. Ольга Николаевна на него наступила, а Бируте подняла и Ирке отдала. Кровища у Лысой из башки хлещет, лицо заливает.
Манька, как увидела, какой оборот приняло дело, завопила:
— Суки позорные, кончай ночевать!
— А разве Манька не дралась?
— Что ты! Нет! Она сверху руководила боем, своих поддерживала. Между прочим, мне тоже по ноге угодили будь здоров, как!
Надя попыталась улыбнуться, но почувствовала, как ее рот повело в сторону. Она тронула пальцем разбитую верхнюю губу. Палец был в крови, рана еще кровоточила. Бируте подала ей смоченный водой носовой платок.
— Спасибо, Бируте! Человеком надо быть, да?
— Хотя бы родиться, тогда есть надежда им стать, — ответила Бируте и хотела подмигнуть, но вместо этого сказала удивленно: — Ой, — и пощупала над заплывшим правым глазом здоровенную гулю.
— Хорошо, зеркала нет, а то испугаешься, глядя на себя, — сказала Света.
— Ну, суки, контрики-паскудники!.. Коли настучит кто вертухаям про нож, не жить вам в лагере! — заявила Манька, прикладывая кусок белой тряпки к ране на голове Лысой.
— А ху-ху не хо-хо, — раздалось ей в ответ. Манька фыркнула и нагнула голову, чтоб спрятать улыбку. — Выучились, лярвы!
— И вашу кодлу кое-чему выучили, — сказала хорошенькая москвичка Танечка и сняла с себя клок вырванных в драке волос. К тому времени, когда Надя окончательно оклемалась и способна была даже шутить, о потасовке напоминала только непривычная тишина. Переговаривались шепотом, словно в доме покойника.
— А нож куда дели? — тихо спросила Надя. — Найдут во время шмона, плохо будет.
— Ирка его в окно выкинула.
Однако Космополитке драка на пользу не пошла. Ладони ее рук, обожженные о трубу, покрылись волдырями и нестерпимо болели. Она металась и тихонько стонала. Надя поминутно прыгала вниз и скребла снег из-под двери, прикладывая к обожженным ладоням, пытаясь хоть как-нибудь утихомирить боль.
На утренний «молебен» Космополитка подняться не смогла.
Едва откатилась дверь для утренней поверки, блатнячки загорланили наперебой:
— Тиф, тиф у нас, гражданин начальник!
— Молчать! — гаркнул конвоир. — В чем дело? — обратился он к Ольге Николаевне. Все начальники обращались с вопросами только к ней. Высокая, представительная женщина с милым и добрым лицом, видимо, больше других внушала доверие.
— Девушка у нас тяжело заболела.
— Что с ней?
— Тиф, тиф, изолировать ее надо! — со всех сторон закричали блатнячки..
Конвоир вопросительно посмотрел на Ольгу Николаевну.
— Я не врач, но ничего удивительного, что тиф… — Она еще что-то хотела добавить, но он уже ее не слушал. Быстро кое-как просчитав зечек, он на этот раз даже не стал колотить стены и пол кувалдой, а поспешил убраться восвояси вместе с напарником и раздатчиком.
— Во, гадье, рванули, тифа испугались, — пропищала вслед Пионерка.
— Испугаешься, пожалуй, как в бушлатик деревянный оденут, — пробасила Манька Лошадь.
После «побоища», как сказала Света, уголовный мир заметно притих и, даже наоборот, предпринял попытку к примирению. Спустя день-другой к Наде подсела Амурка, маленькая воровка с голубыми, невинными глазками и целой шапкой золотистых кудряшек — фаворитка и шестерка Маньки Лошади, и, как ни в чем не бывало, улыбнулась ей.
— Ну, ты молодец! Очка — через — очка, вышла девочка! Здорово тебе попало. Манюня думала, ты вертухаям просексотишь.
Надя промолчала. А что было ответить? Она равно не любила и вертухаев, и блатных, и фраеров — весь этот чуждый ей мир.
— Куда перышко дели? Ножик…
— В окно бросили.
— Чего ты с ней разговариваешь? Гони ее, — посоветовала Света.
Амурка и глазом не моргнула, только подсела поближе.
— Ты бы Ирке, своей соседке, подсказала: на руки помочиться надо, верное средство против ожога. Холод, он только на время действует, а согреется и опять болит…
И она начала рассказывать, как однажды у нее… Но Надя ее не слушала, она смотрела на это оживленное, прелестное личико, еще не испорченные куревом, поблескивающие перламутром зубы.
За что она здесь? Что могла натворить эта маленькая девчушка, похожая на херувимчика и на артистку Мэри Пикфорд, фотографию которой Надя видела в доме Дины Васильевны. Но Амурка не была ни херувимом, ни артисткой. Статья и срок ее гласили, что эта девочка — законченная профессиональная
