разведку. Вдруг, откуда ни возьмись, на поляну выскочил черный дог. Виляя хвостом, он несколько раз обежал вокруг Христофора Николаевича.
Разумеется, это была Фрида!
Партизаны сразу же схватились за оружие, были высланы разведчики, но тревога оказалась ложной.
Христофор Николаевич погладил пса по голове.
«Фрида, Фрида!» — приласкал он ее и, как всегда, затеял с ней игру.
От радости она не знала, что делать. Сначала носилась словно ошалелая вокруг Христофора Николаевича. Затем, уставшая, высунула язык и уселась у его ног. Ведь именно он ухаживал за ней в концентрационном лагере и, видать, так ей полюбился, что она и сюда за ним прибежала.
Самое смешное, что Христофор Николаевич был уверен: «Она меня понимает, только я должен говорить с ней по-немецки».
Дружбу человека с собакой я видел, но чтоб такую, как у Христофора Николаевича с Фридой, не доводилось.
В общем, пока мы воевали, Фрида часто навещала Христофора Николаевича, прибежит на несколько дней, а потом исчезает на одну-две недели.
Христофор Николаевич часто говорил вслух, чтобы слышал Эдо Дельграто: «Эта собака принадлежит одному хорошему немецкому барону, который ненавидит Адольфа Гитлера, но не может изменить своему воинскому долгу. Боюсь, как бы Фрида не привела за собой его солдат».
Само собой, он подразумевал барона Фалькенштейна.
Однажды нам срочно понадобился «язык», так как несколько спланированных комиссаром «Чиро» операций закончились безуспешно.
За это дело взялся Христофор Николаевич, прекрасно владевший немецким. Раздобыл немецкую форму и направился в город Стреза, откуда несколько недель назад бежал из плена.
Главная сложность операции заключалась в том, чтобы незаметно пробраться в город. С этой целью Христофор Николаевич взял с собой нашу связную родом из села Комнаго Терезину Мота. На голове у нее были повязаны две разноцветные косынки, одна поверх другой — красная и белая. Шла она, на двести- триста метров опережая «немецкого офицера», и в случае опасности должна была подать сигнал, сняв белую косынку.
В общем, Христофор Николаевич пробрался в город, там было уже менее опасно, тем более он был высокий, светловолосый и очень походил на немца.
В ожидании удобного случая ему долго пришлось прогуливаться по улицам. Наконец, он остановился у пивного ларька, где стоял немецкий офицер — оберлейтенант.
«Хайль Гитлер!» — не растерялся Христофор Николаевич и, поприветствовав офицера, заказал себе кружку пива. Медленно попивая, он искоса поглядывал на немца, который оказался военным моряком.
Оберлейтенант тоже внимательно всматривался в Христофора Николаевича и, естественно, узнал своего бывшего военнопленного.
Медлить было нельзя. Прежде чем немец успел открыть рот, Христофор Николаевич приставил к его груди «вальтер» и на отличном немецком сказал: «Для вас, герр оберлейтенант, война закончилась! Услышу хоть звук, сразу же пристрелю! Заходите в ларек! Посмотрите в сторону или сделаете лишнее движение, спущу курок и себя застрелю!» — пригрозил он ему.
Спустя какое-то время из ларька вышли обезоруженный, слегка бледный офицер и Христофор Николаевич, весело поприветствовав миновавший их военный патруль, они сели в офицерскую машину, подсадили по пути ожидавшую у въезда в город Терезину и уехали.
Этот «язык», которого привез Христофор Николаевич, оказался бароном Готфридом фон Фалькенштейном, племянником оберштурмфюрера Ганса фон Фалькенштейна. Дядя постарался устроить так, чтобы молодого Готфрида не отправили на Восточный фронт, и привез его в свой гарнизон.
После того как допрос был закончен, Эдо Дельграто предложил расстрелять пленного.
Мы с Христофором Николаевичем были против: «Ни в коем случае. Возьмем с него честное слово и отпустим в Лозанну, в Швейцарию!..».
Эдо Дельграто очень разозлился и прямо обвинил Христофора Николаевича в измене: «Думаешь, я не знаю, что эта псина приносит тебе письма барона. Он ведь ее хозяин, следовательно, ты, братец, немецкий шпион!».
Это было весьма серьезное обвинение и все, кроме комиссара «Чиро», взглянули на Христофора Николаевича с подозрением.
Он лишь улыбнулся и произнес: «Подождем до вечера…».
А вечером приключилась интересная история. Сначала примчалась Фрида, покружила, как обычно, вокруг Христофора Николаевича, потом унеслась куда-то, а спустя какое-то время вновь появилась с человеком в гражданской одежде.
Человек этот подошел к Христофору Николаевичу, поздоровался с ним и спросил о Готфриде.
Готфрида привели.
«А вот теперь обоих вместе расстреляем», — обрадовался Эдо.
Однако тут вмешался комиссар «Чиро»: «Этой же ночью переправим обоих в Лозанну, так как бароны поклялись, что больше не будут воевать».
«Мы за них ручаемся», — в один голос воскликнули я и Форе.
Эдо Дельграто от злости прикусил язык.
Провожая дядю с племянником, Христофор Николаевич слегка загрустил.
«А как быть с нашей Фридой, барон?» — спросил он.
«Пусть сама решает, с кем ей оставаться, — ответил немец и сменил тему. — Знаете, зачем я не расстрелял вас тогда в Крушино, когда вы залепили мне пощечину?».
«Зачем же?» — поинтересовался Христофор Николаевич.
«Затем, чтобы вы отплатили мне той же монетой, — улыбнулся ему барон и заметил: — Когда закончится война, обязательно приезжайте ко мне в Кроненбург, у нас там фамильный замок и много плодовых деревьев».
Словом, простились они друг с другом, и дядя с племянником ушли по тропинке.
«Интересно, как поведет себя Фрида?» — спросил у нас Христофор Николаевич, наблюдая за собакой.
Фрида сидела и поглядывала, скуля, то в сторону ушедших, то в сторону Христофора Николаевича. Затем вскочила, пробежала несколько шагов за ушедшими, остановилась. Вернулась обратно, дала три круга вокруг Христофора Николаевича, встала на задние лапы, облизала ему лицо и, не оглядываясь, помчалась за почти скрывшимися в лесу спутниками.
Однажды я случайно услышал слова Эдо Дельграто, когда он расхаживал у каштанового дерева, на которое я взобрался, чтобы полакомиться каштанами. Думая, что рядом никого нет, он разговаривал сам с собой: «Кто они такие, эти пришлые? Впрямь ли такие хорошие воины и смельчаки, как многие здесь болтают?
Ничего особенного! Мы ничуть не хуже этих вояк. Впервые я разозлился, когда этого Форе Музолишривили захотели назначить на мое место за то, что они вызволили нас из госпиталя в Оменьи. Что он собой представляет, этот чужак, бывший пленный, чтобы сажать его мне на голову? Или он любит Италию больше меня и больше меня ненавидит фашистов? Проявил храбрость при побеге! Не при этом ли побеге он притащил к нам Анджелино Крибио, подлую фашистскую крысу? Продавшегося фрицам, а затем присоединившегося к нам, когда в Неаполе высадились союзники. Мне так и не дали расстрелять этого подлеца, и теперь я еще вынужден следить за ним.
А как он повел себя с баронами, заставил „Чиро“ отпустить их в Швейцарию, я ведь просил, убеждал — давайте расстреляем немцев. Ну, перейдут они в Лозанну и что? Опять-таки начнут воевать против нас. Кто меня послушал? Комиссар больше верит этому чужаку и пришельцу Музолишривили, чем мне. И почему дочь Натале Мота должна была влюбиться именно в этого, родившегося за тридевять земель отсюда Форе Музолишривили, почему? Только лишь потому, что он хорошо владеет немецким? Нет, ну что ей в нем понравилось? Одни имя и фамилия чего стоят, язык сломаешь.
Прекрасно знаю, что по ночам он смывается из лагеря и идет к Терезине в гости. Как-то раз я сам
