Опорой для нас должен быть в первую очередь простой здравый смысл. Еще знаменитый французский ученый Пьер Симон Лаплас (1749—1827), который был не только математиком и астрономом, но также философом и общественным деятелем, и даже министром внутренних дел Франции, говорил, что многие важнейшие положения науки являются обобщением обычного житейского здравого смысла.
Поражение КПСС на выборах в 1991 году было во многих отношениях и поражением коммунистического радикализма, который последовательно смягчался во времена Хрущева, Брежнева и Горбачева, но все же сохранил преобладающее влияние на основные институты государства, идеологию коммунистической партии и экономику страны. Однако в 90-е годы на место левого радикализма строителей социализма пришел правый радикализм строителей капитализма, которые начали ломать, корежить и переделывать все то, что было создано ранее.
Сходство между левым и правым радикализмом оказалось поразительным, а временами его даже подчеркивали сознательно. Егор Гайдар не случайно дал своей главной книге название «Государство и эволюция» — явно в подражание «Государству и революции» В. И. Ленина. Одну из программных статей 1998 года Гайдар озаглавил «Советы постороннего». Но такое же название имела и самая важная из предоктябрьских статей Ленина, опубликованная в «Правде» 21 октября 1917 года. О «большевизме» А. Чубайса говорили и писали многие — и не без основания, «Нашей целью, — заявлял Чубайс, — является построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия».18 Даже Сталин был скромнее, призывая трудящихся Советского Союза за десять лет пробежать тот путь, на который у западных стран ушло сто лет.
Кризис и даже крах, который обрушил российскую финансовую систему в августе 1998 года, вызвал растерянность среди многих либеральных экономистов. Но часть наиболее радикальных монетаристов — Владимир Попов, Татьяна Валовая, Алексей Улюкаев, Елена Вишневская и Константин Боровой — призывали продолжить «макроэкономический эксперимент», сократить социальные программы, обеспечить жесткую стабилизацию, даже возродить рынок государственных облигаций. «Это рынок устроил нам экзамен. Идет обучение капитализму, и никто не обещал, что оно будет бесплатным».19 На самом деле, разного рода обещаний о быстром и мощном подъеме было очень много и в 1991 —1992 и в 1997 году. Как мы убедились в 1998 году, все эти обещания были блефом. Даже А. Лившиц, несколько лет занимавший пост помощника президента по экономике, просил радикалов угомониться, ибо «магазин либеральных реформ закрыт на учет». Один из умеренных либералов и монетаристов публично признал, что «упертый монетаризм ничуть не лучше военного коммунизма».
С приходом в Кремль В. Путина радикалы вновь заявили о себе — и в правом и в левом лагере. Газеты «Завтра» и «Советская Россия» стали постоянно призывать президента немедленно принять мобилизационную экономическую программу, провести решительное перераспределение собственности и выплачивать долги западным странам за счет увеличения налогов на крупные состояния или за счет их конфискации. С противоположной стороны была выдвинута программа Германа Грефа, в которой финансовые проблемы страны предлагалось решать за счет сокращения государственных расходов и социальных обязательств государства. Программа, предложенная группой Г. Грефа, сразу же подверглась резкой критике. «Составители этой пагубной программы, — писал экономист Михаил Делягин, — не понимают существа рынка в развитых странах. Программе Грефа не хватает важнейшего приоритета — планомерного сокращения доли населения с доходами ниже прожиточного минимума».20 Как заявляла экономист Наталья Римашевская, реализация программы Грефа «поможет богатым, но ускорит обнищание большинства россиян и подорвет человеческий потенциал страны». Подробный разбор и критику программы Г. Грефа «Независимая газета» опубликовала под заголовком «Эта программа будет посильнее шоковой терапии Гайдара».21 Один из авторов газеты, профессор Разуваев, выражал твердое убеждение в том, что Путин будет обязательно следовать советам Германа Грефа и Андрея Илларионова: «Грядет второе издание гайдаровских реформ. На этот раз — куда лучше обеспеченное политически и потому куда более эффективнее реализуемое. То-то нелюбимый почти всем российским обществом Егор Тимурович посмеется».22
Разуваев в данном случае ошибался, выдавая желаемое за действительное. Либеральные реформы на были остановлены в 2002—2003 годах. Но сама методика разработки, принятия и проведения в жизнь этих реформ была изменена. Была начата и постепенно расширяется вполне либеральная налоговая реформа. Были разработаны, приняты и утверждены парламентом и президентом Земельный, Гражданский, Трудовой, Уголовнопроцессуальный кодексы. Поэтапно готовится и проводится в жизни реформа жилищно- коммунального хозяйства и естественных монополий. Проведена Пенсионная реформа, которая не уменьшила, а увеличила объем социальной поддержки пенсионеров, инвалидов, малоимущих, детей, ветеранов.
Понятие либерализма — это производное от понятия свободы. Экономика нуждается в свободе. Это не только политическая, но и экономическая категория, это великая ценность, которую мы должны утверждать во всех почти сферах нашей жизни, но утверждать разумно. Как известно, еще К. Маркс и Ф. Энгельс говорили о социализме как о царстве свободы, а о капитализме — как о царстве угнетения и принуждения. Борис Немцов и Егор Гайдар не раз говорили на своих съездах о том, что президент Путин на 80% выполняет именно их либе-ральную программу. Однако лозунги свободы, в том числе и свободы для инициатив в хозяйственной деятельности, родились в головах гораздо более значительных людей, чем наши либеральные реформаторы начала и середины 90-х годов. Во многих отношениях Гайдар, Немцов, Чубайс и их соратники лишь скомпрометировали идеи либерализма и демократии, превратив эти понятия в сознании значительного числа граждан России едва ли не в ругательные слова. Результатом работы этих людей в составе правительства была не либерализация, а анархия с сильным криминальным оттенком.
Государство сегодня не уходит из экономики, но оно сосредоточивает свои усилия лишь в тех отраслях и в областях управления, где его присутствие необходимо. Это должен быть новый и лишенный догматизма либеральный курс, основные направления которого еще предстоит разработать.
Одним из главных положений Послания Президента России Федеральному Собранию в июле 2000 года стало требование об усилении, а не об ослаблении роли государства в экономической жизни России. «Наша позиция, — говорил В. Путин, — предельно ясна: только сильное и эффективное демократическое государство в состоянии защитить гражданские, политические, экономические свободы, способно создать условия для благополучной жизни людей и для процветания нашей Родины».23
Эта позиция — единственно разумная, и не только для России. Полной свободы рынка не было в Европе ни в XIX, ни в XX веках. Ни в одной стране мира «невидимая рука рынка» никогда не являлась главным фактором развития, а государство никогда не играло роли всего лишь «ночного сторожа». Людвиг Эрхард, деятельность которого в области экономики послевоенной Западной Германии В. Путин считает почти образцовой, отмечал, что «современное и сознающее свою ответственность государство просто не может себе позволить еще раз вернуться к роли “ночного сторожа”».24 Самые выдающиеся экономисты XX века прибегали обычно к другому сравнению — говорили о роли руля и паруса.
О месте и роли государства в современной российской экономике я уже писал в начале этой главы. Однако некоторые важные стороны проблемы нуждаются в дополнительных пояснениях. Парадокс современной ситуации в России состоит в том, что только путем усиления государственного регулирования можно укрепить и развить в стране здоровые рыночные механизмы, включая частную инициативу и частную собственность. Идея о том, что, удалив государство из экономики, мы откроем шлюзы для бурных потоков хозяйственной инициативы, побудив миллионы и миллионы людей к активной рыночной самодеятельности, — это ложная идея, которая быстро поблекла при столкновении с действительностью. Шлюзы открыли, но мелкие ручейки живой и чистой воды смешались с потоками грязной, а то и ядовитой жидкости.
Чудо НЭПа начала 20-х годов не повторилось в начале 90-х. Тогда в разрушенной гражданской войной России еще сохранялся многомиллионный слой мелкой городской буржуазии, десятки миллионов мелких, средних и богатых крестьян-собственников. Это была стихия, которая, по словам Ленина, «ежедневно и ежечасно рождала капитализм». Но именно эта пружина мелкотоварного производства, которая после отмены «военного коммунизма» стала распрямляться и толкать вперед российскую экономику, была сломана в 30-е годы, и восстановить ее оказалось невозможным. В стране возникли другая экономика, другие мотивы труда, социальный состав населения стал совершенно другим. Остатки частной инициативы
