Столяр брал заказы только на богатую мебель. И когда в мастерской красовался солидный буфет с дверцами, украшенными замечательной резьбой, или раскладной ломберный столик на легких фигурных ножках, или тяжелый дубовый письменный стол с витыми колонками по углам, ребята вырастали в собственных глазах.
Еще бы: ведь в этих красивых вещах была немалая доля и их труда!
— Не получается? — тревожился Кузьма Алексеевич, заметив хмурое настроение ученика.
— Не получается, — горько вздыхал тот.
— А ты развеселись, и сразу получится, — убежденно советовал Кузьма Алексеевич. — Всякая работа шутку любит. Легкость ей нужна. А ежели сопеть да кряхтеть, так у тебя вместо вещи опять чурбак выйдет.
Вася заметил, что когда в мастерскую прибегала Наташа, Васята расцветал. Наташа нежно называла Васяту — Васечка.
— Васечка, — умильно склонив головку, щебетала Наташа, — Васечка, мне очень надо кукле новую кроватку. Она уже выросла из старой.
Васята метался по мастерской, выискивая в обрезках подходящий материал, и они подолгу обсуждали, какие должны быть ножки у кровати, какая спинка. А Вася удивлялся, как можно всерьез разговаривать о такой ерунде. И никак не мог понять, как можно ходить в школу, а дома забавляться с куклами. Да и в Наташе он не находил ничего особенного: обыкновенная девчонка, только одежда на ней хорошая. Если Еньку так одеть, и Енька хорошая будет.
— Васечка! — влетела в мастерскую Наташа, — Снегу много, давай на дворе сделаем горку?
Васята взглянул на Кузьму Алексеевича.
— Ну, если ей так горка занадобилась — теперь не отстанет. Отпущу вас сегодня пораньше — мастерите горку.
Вася пошел помогать другу. Они с Васятой накатывали большие снежные шары и, пыхтя, громоздили их один на другой. Наташа с маленькой лопаточкой суетилась больше всех, но толку от нее было мало.
На помощь вышел сам Кузьма Алексеевич. Два вечера трудились над горкой, и она получилась на славу.
Теперь к концу дня Наташа с саночками уже дожидалась, когда мальчики выйдут из мастерской, и, схватив их за руки, тащила кататься.
Васята был счастлив. Он забывал про то, что надо идти домой, что пора ужинать, забывал все на свете, когда, усаживаясь в санки позади Наташи, видел перед собой две рыженькие косички, торчащие из- под пуховой шапочки.
А Васю тянуло в Сиротскую слободу, на большую гору. Там были свои ребята и девчонки, и с ними было куда веселее, чем с Наташей. Боясь обидеть Васяту, он скрепя сердце катался на этой чепуховой горке. Наконец он не выдержал:
— Васята, а что если я пойду на большую гору сегодня?
Васята в это время вместе с Наташей садился в санки.
— Ступай! А мы тут покатаемся! — махнул он рукой.
Вася обрадовался, что друг отпустил его, и с легким сердцем стал убегать после работы на большую гору.
Особенно весело бывало Васе, когда в кучке ребят он слышал смех Насти. Изо всех девчонок она одна каталась по-мальчишески — лицом вперед. И никогда не визжала. Широко открыв синие глаза и плотно сжав губы, она стремглав слетала с самой отвесной стороны горы, там, где катались только мальчишки.
Настя была круглая сирота. Ее годовалой девочкой забрал к себе Яшка-цыган.
Тринадцать лет тому назад в одном из ночлежных домов Самары скрестились дороги двух обездоленных людей. Яшка-цыган, схоронив любимую жену — красавицу Настю, — ушел из хора, где работал, и заливал свое горе вином в компании потерявших человеческий облик оборванцев. Поздним вечером, в осеннюю мокропогодицу, в дверях ночлежки появилась молодая женщина из благородных с ребенком на руках. Она еле держалась на ногах. Огромные глаза незнакомки на мгновение остановились на пропитых рожах ночлежников и испуганно взмахнули ресницами. Яшке показалось, что большие синие бабочки залетели в вонючую ночлежку. В ту ночь Яшка заснул с твердым намерением завтра подойти к незнакомке и, если это будет в его силах, помочь ей.
Наутро в женской половине ночлежки поднялся плач. Новая постоялка лежала мертвая, а в окоченевших руках ее сладко спал ребенок. Вызванная хозяином ночлежки полиция не нашла у покойной никаких документов. Пристав велел городовому отнести девочку в приют.
Яшка сам не знал, как это случилось. Он вырвал плачущего ребенка из рук городового и, горячась, путая цыганские и русские слова, заявил, что берет девочку себе. Полиции, видимо, было совершенно безразлично куда бы ни деть ребенка, поэтому Яшке никто не стал возражать.
Цыган назвал девочку Настей и скоро перебрался со своей богоданной дочкой в Балаково. Сердце его расцвело. Соседи слышали, как по вечерам он пел цыганские надрывные песни, и знали — Яшка укачивает дочку. Иногда хибарка ходуном ходила от огневой пляски, и соседи липли к маленьким окошкам поглазеть, как цыган перед дочкой выкомаривает.
Зарабатывал Яшка чем придется. Лудил самовары. Паял медную посуду. Ремонтировал и настраивал гитары, балалайки и даже чинил часы. А главное, все, за что бы он ни брался, он выполнял добросовестно.
Цыганское воспитание сказалось. Не было в Балакове девчонки более отчаянной, чем Настя. Мальчишкам она ни в чем не уступала, а с подругами делала все, что могло взбрести в ее голову. Доводила до слез своими насмешками или очаровывала ласковыми словами.
— Ты, Настька, наверно, колдунья? — спрашивали ее девочки.
— Ага! Я ведьма! Я по ночам в трубу вылетаю и на болоте с чертями пляшу, вот так!
Настя быстро выдергивала из косы ленту, распускала волосы и принималась отплясывать какой-то дикий танец, гортанно выкрикивая непонятные цыганские слова. Девочки с визгом разбегались, а озорница, помирая со смеху, валилась на землю.
Но при Васе Настя смущалась, и они почти никогда не разговаривали.
Однажды Вася притащил на гору новую ледяную скамейку[1]. Он гордился, что она была самой высокой из всех, но тем не менее основательно струхнул, когда первый раз летел на ней с горы. Но все сошло благополучно. Лопаясь от гордости, он предложил ребятам покататься. Ребята замялись.
— Дай я прокачусь! — подскочила Настя.
Вася испугался: упадет, разобьется.
— Нос не дорос! — грубо сказал он. — Не девчачье дело на таких скамейках кататься!
— Не дашь? Не дашь? — разозлилась Настя.
— Отстань! Сказал не дам — и не дам!
Вася не успел опомниться, как Настя, схватив ком снега, натерла ему лицо и затолкала снежок за воротник. Вася съежился от холодных струек, побежавших по телу, а Настя, воспользовавшись его замешательством, в одно мгновение шлепнулась животом на скамейку и, лихо заорав: «Гей, гей!» — полетела с горы. Только снежная пыль закрутилась.
Вне себя от злости Вася пошел домой, даже не взглянув, как съехала Настя. Уже около дома на него напала тревога:
«Цела ли бешеная? Может, руки-ноги поломала? Ну никто не виноват, сама полезла! И зачем я эту скамейку приволок!»
На другой день после работы ребята решили пойти на Лягушевское озеро играть в чушки. Больше всех радовался Санька: он слыл мастером этой игры. За то время, что Вася его не видел, Санька очень изменился. Лицо стало нездоровым, землистым, и поэтому мальчик казался старше остальных ребят. Даже мороз не смог разрумянить впалые щеки. Всю дорогу до озера Санька ежился, стараясь поглубже запрятать в карманы длинные большие руки.
Затем на озере его словно подменили. Чуть прищурившись, он уверенным взмахом бросал биту,
