больше. У него развился сильный невроз, сопровождающийся ухудшением памяти и внимания, началась депрессия.
Я постаралась объяснить Мигелю, что любовь к детям – прекрасное качество, но излишнее потакание детским капризам лишь ведет к развитию в них бездушности и эгоизма, что в конечном счете не украсит их жизнь, и что можно хорошо относиться к людям, не позволяя им при этом беззастенчиво использовать себя, но это было бесполезно.
– Зато я попаду в рай, – заявил Мигель, что было несколько странно, учитывая, что он был убежденным атеистом.
В данном случае, говоря о том, что он попадет в рай, Мигель имел в виду, что он не может идти против своей системы ценностей, согласно которой ко всем людям нужно было относиться с добром. Следуя своей модели мира, Мигель ожидал от других ответных добрых чувств, и, несмотря на то что жизненный опыт в большинстве случаев учил его обратному, он оказался не в состоянии пересмотреть свою систему убеждений и продолжал считать, что в его несчастьях виновато прогнившее капиталистическое общество, в котором он живет, поскольку в этом обществе деньги и вещи ценятся выше благородства, доброты и душевных качеств.
Мечтой Мигеля всегда было жить в Советском Союзе, поскольку он полагал, что наша великая держава – это сообщество высокообразованных и высокоморальных людей, равнодушных к деньгам и материальным благам.
К Мигелю я испытывала двойственное чувство. С одной стороны, меня раздражало, что в ситуациях, требующих обычной логики и здравого смысла, он вел себя часто более чем абсурдно, в основном портя жизнь самому себе, а с другой стороны, меня поражало, как человек, на долю которого выпало такое количество страданий и разочарований, ухитрялся сохранить свежими и столь же яркими идеалы своей юности, любовь, доброту и терпимость по отношению к людям. Я поняла, с какого типажа Сервантес писал своего Дон Кихота.
Легче всего расширять свою модель мира, общаясь с людьми, у которых недостающие вам программы выражены в наиболее яркой, пусть даже и абсурдной форме. Я стала использовать свои встречи с Мигелем для того, чтобы изучать его модель мира и отыскивать в ней программы, которые были бы полезны мне самой. Сначала, пока я анализировала его модель лишь на интеллектуальном уровне, поведение и программы Мигеля казались мне нерациональными и абсурдными, но постепенно, настраиваясь на его эмоции, я заметила черты, в которых его модель мира имела преимущество над моей.
У меня была скорее натура бойца, а у Мигеля – пассивного созерцателя. Там, где я пыталась что-то изменить, он предпочитал приспосабливаться сам. В этом отношении мы находились на разных полюсах системы ценностей. Борьба с обстоятельствами и покорность обстоятельствам – две стороны медали, и тяготеть к одной из них означает потерю гармонии.
Бывали ситуации, когда борьба с обстоятельствами была оптимальным решением, но я заметила, что даже в случаях, когда в этой борьбе не было смысла, когда нужно было просто смириться и приспособиться, мой организм автоматически настраивался на борьбу, и из-за выброса в кровь гормонов я чувствовала возбуждение и раздражение.
Я раздражалась из-за столкновений с кошмарной испанской бюрократией, из-за того, что даже в Европе автобусы не ходили по расписанию и опаздывали на полчаса, Мигель же воспринимал подобные неприятности со стоическим, почти восточным спокойствием. Время, как и деньги, казалось, не имело для него никакого значения.
В Москве с ее стремительным ритмом жизни я не встречала таких людей. Хотя на интеллектуальном уровне я знала о необходимости подобного отношения к жизни, отраженного в прекрасной шоу-даосской пословице: «Если долго сидеть на берегу реки, можно увидеть, как мимо проплывет труп твоего врага», у меня до сих пор не было времени и возможности внести подобное осознание в свою модель мира. Настраиваясь на эмоции Мигеля, отражая его терпеливое и доброжелательное спокойствие, я расширила свою модель мира новой программой, выражающей несвойственный мне ранее элемент системы ценностей.
От него же я научилась терпимее и доброжелательнее относиться к людям, с пониманием воспринимая их слабости и ошибки. Если раньше необходимость терпимости и доброжелательности опять-таки была известна мне лишь на интеллектуальном плане, то теперь, отражая эмоции Мигеля, я стала чувствовать их в своей душе.
В другом случае мне удалось использовать программу из крайне противоречивой и неустойчивой модели мира моего на сей раз русского знакомого. Володя, директор строительной фирмы, в течение нескольких месяцев был моим партнером по танцам. Подобно многим «новым русским», послужившим материалом для многочисленных анекдотов, Володя обладал истерическими чертами личности, выражавшимися в стремлении быть в центре всеобщего внимания и выделяться среди других людей.
Как у всех истериков, демонстративность сочеталась у него с театральностью, рассчитанной на благодарных зрителей. Во время нашей первой встречи Володя старался произвести впечатление своим обаянием, деловыми успехами и белым «мерседесом». На следующем занятии танцами он скорбно поведал, что женщины его бросают и даже бьют. Эти печальные воспоминания погрузили его в тоску, и чуть ли не со слезами на глазах он драматически воскликнул:
– Если ты меня когда-нибудь ударишь, это будет наша последняя встреча!
Не отличаясь излишней агрессивностью, до сих пор я не имела обыкновения избивать партнеров по танцам, и то, что почти незнакомый мне человек предполагает, что я могу его ударить, меня изрядно позабавило, и я торжественно пообещала его не бить. Со временем я поняла женщин, прибегнувших к мордобою в качестве основного аргумента, но, выполняя свое обещание, я воздержалась от применения грубой физической силы.
Как сформировалась модель мира Володи, я поняла, когда он рассказал мне о взаимоотношениях своих родителей. Они поженились без любви, лишь из-за того, что мать Володи была беременна, и так без любви прожили всю жизнь. Отец Володи никогда не говорил своей жене комплиментов и никогда не хвалил ее, что бы она ни делала. Жена не оставалась в долгу и самозабвенно «пилила» мужа по всякому поводу, в итоге доведя его до инфаркта.
Володя в детстве тяжело болел, и мать самозабвенно любила и баловала его. С одной стороны, он был типичным «маменькиным сынком», ожидающим от женщин выполнения всех своих прихотей, а с другой стороны, он твердо усвоил убеждения отца о том, что настоящий мужчина из-за женщин никогда не «распускает сопли» и не «льет розовую водичку», то есть не говорит им ничего приятного.
Детскую привычку добиваться своего с помощью диких истерик Володя перенес и во взрослую жизнь. Он с гордостью рассказал мне, как управляется со своей фирмой, на которой появляется не слишком часто. Естественно, что в его рассказах работники фирмы были ленивыми и бестолковыми. Они вечно делали все не так, и, когда Володя появлялся с очередной инспекционной проверкой, он устраивал такую истерику, демонстрируя близость к внезапной смерти от инсульта, что работники фирмы пугались до полусмерти и начинали хором его успокаивать, уверяя, что они в срочном порядке сделают все как нужно.
С женщинами он действовал примерно так же. Когда он решил бросить свою очередную жену с новорожденным ребенком ради любовницы, он устроил дикую истерику, демонстрируя свои страдания и обвиняя жену в том, что она не смогла удержать его любовь. Перепуганная накалом страстей женщина изо всех сил утешала его, собирая свои вещи, чтобы с ребенком уйти из дома.
Желая непрестанно быть в центре внимания, Володя не выносил спокойных и уравновешенных людей, поскольку их было трудно «завести» в ту или иную сторону. Обычно он старался производить впечатление на женщин или на компании людей. В танцевальных группах он периодически приглашал народ в свою машину, чтобы подвезти всех до метро, а потом начинал говорить, что ему не нравится, что люди навязываются ему, пытаясь проехаться с ним, что он не извозчик и никому не позволит себя использовать.
С женщинами он действовал примерно по той же схеме. В течение какого-то, обычно очень короткого, срока он старался быть обаятельным, пытаясь вызвать у очередной дамы чувства, близкие к тем, что в детстве на него изливала мать, и, едва ощутив, что очередная жертва испытывает к нему симпатию, он принимался устраивать истерики и оскорблять ее, утверждая, что она жаждет выйти за него замуж и устроить себе красивую жизнь за его счет, чего он, естественно, не допустит.
