– Геологи говорят, если не брешут, – глина. Железная гарантия. Девон и так далее. Есть исполнительная документация…
– А вдруг где-нибудь дыра в девоне? – Палин допрашивал с каким-то непонятным злорадным чувством, будто желал, чтобы эта дыра действительно была.
Мордатый химик с любопытством глянул на Палина. Глаза черные, блестящие, будто лакированные. Очень натянутые носки новеньких лакированных штиблет. Он осмотрелся по сторонам, потом, наклонившись к Палину, сказал:
– После нас хоть потоп… Ты думаешь, легко приходится?.. С объектов звонят: «Заливаюсь, Ваня, принимай водичку!» А водичка-то минус пятая в лучшем случае, а я, что называется, по уши увяз, выпарка заливается, на ионообменных фильтрах перепад на пределе… Не знаю, как у вас, у меня на здании в самом чистом месте зашкал на втором диапазоне… Ничего фоник?..
– Ничего… – задумчиво ответил Палин, испытав сначала злое чувство к мордатому с лаковыми глазами, но затем почему-то ощутил вдруг нахлынувшее безразличие…
– Эти скважинки, я вам скажу, находка… Только замасленные воды не бросайте. Как только масло попадет в песок – чистейшая пробка. Ничем не прошибешь. Буль-буль, с приветом… Две скважины пришлось цементировать…
В это время они подошли к небольшому, очень живописному заливчику на Черемше, поросшему по берегам густым плакучим ивняком. Черная труба длинной консолью торчала над водой. Палин заметил, что по берегам заливчика сидят рыболовы. Берег ощетинился десятками удочек. Кое-где виднелся вялый дымок дневных костерков.
Черная труба пока молчит.
– Ночью начнем… – доверительно сказал мордатый с лаковыми глазами. – Сейчас водичку варим, к ночи подоспеет… В скважину идет дельта, разница то есть… Когда не поспевает выпарка…
– Почему не поставили знаки запрета, не обнесли оградой? Ил, говоришь, минус третья… – спросил Палин.
– Босс думает… – кивнул мордатый в сторону объяснявшего. – В лоб попрешь, наколют, как букашку. Идеальная технология, говорит, требует сказочных денег. А попробуй их получи. Тю-тю!.. В скандале не заинтересован никто. Но босс думает… – Мордатый закурил, хрипло закашлялся. – Но тут и ежу понятно. Трубу ликвидировать как класс. Приварить заглушку. Все сбросы – под землю… Но боссу надо дать подумать и создать видимость принятия решения…
«А рыбка здесь клюет… – подумал Палин, увидев, как совсем недалеко от трубы белобрысый парнишка выдернул довольно большую густерку. – Клюет здесь рыбка…»
…Машина остыла. Палин почувствовал холод в ногах, легкий озноб в спине. Сердце замедлило бег, гулко толкаясь в груди.
«Ах, черт!.. Работа забрала все эти годы. Деньги не в счет. Теперь ясно, что те, не такие уж большие деньги, не в счет. В Заполярье на обычной работе не меньше имеют…»
Он вдруг удивленно всмотрелся в себя, ощутив странное безразличие к деньгам, которые его раньше так по-крестьянски притягивали…
«Но был азарт… Всеобщий. Азарт большой игры. Это понимали все… Сначала плутоний, устройство. Взрыв. Бомба. Бомбы. Взрывы! Взрывы!.. И радость… Ах, какая радость! И покой души. Необычайный. Чувство исполненного долга. И постоянно исполняемого. У всех… Правительства с двух сторон земного шара потирали руками. Бомбы… Бомбы… Четырехметровой длины блестящие цилиндрические болванки со стабилизаторами, начиненные плутонием и тринитротолуолом. Пахнущие свежей краской. И рядочками, рядочками на ложементах… Мегатонны. Килотонны… Взрывы. Взрывы… Смысл?..
Сколько раз можно взорвать все к чертовой матери?! Двадцать, тридцать раз?.. Сначала азарт борьбы. Победа. Покой души. Смысл… Теперь прозрение, нет покоя. Нет смысла. Новые правительства по обе стороны земного шара ломают голову над тем, как бы не расколоть планету… Что было смыслом двадцать лет назад – бессмыслица сегодня… Ты, Палин, влип. Факт. Соуши – эпизод всего лишь в этой потрясающей игре со смертью… Земля, страны, страна… Россия, Соуши, крестьянский сын Палин, сердце человека… Бьет гулко в грудину… Кризис смысла. Но никогда, пока этот горячий комочек так неистово бьет в грудь, никогда не будет кризиса боли, кризиса властно зовущего счастья, кризиса любви, кризиса благородного гнева! Никогда!..»
– Батько!.. – сказал вдруг Палин вслух. – Твой сын прозрел… И запутался… Любовь же к этой земле вот здесь… – Он приложил ладонь к сердцу. Рука ощущала надрывные учащенные удары в грудной клетке. Словно от ладони отскакивал теплый упругий мяч.
«Но пока есть любовь к родной земле, есть смысл! Есть! Жить стоит! Пусть лихорадит эпохи. Пусть сталкиваются лбами и вдребезги разбиваются сиюминутные вспышки смыслов… Жизнь! Я люблю эту землю, люблю Россию!..»
Палин весь горел нетерпением. Включил стартер, но забыл выжать сцепление. Машину тычками потянуло на аккумуляторе…
«Ч-черт!.. Сонмы поколений копошились. Вечный пресс. Жизнь и смерть. Молот и наковальня… Взмах – жизнь. Удар – смерть. Но смысл жизни сегодня – борьба против смерти… Надо успеть…»
Машина, лихорадочно прыгая через кочки, выскочила на асфальт. Палин понесся к дому на предельной скорости, нервно сжавшись в комок.
Давящее ощущение, что времени в обрез, что можно ничего не успеть, не покидало его. Образ гигантского взлетающего и падающего молота, как символ быстротечности жизни и неминуемости смерти, стоял у него в глазах. Ему хотелось задержать эту исполинскую кувалду событий где-то там, наверху. – «Веревкой, что ли, привязать… – мелькнуло даже у него, – чтобы успеть… Успеть…»
– Борьба… – шептал он. – Торбин, я с вами не согласен… Алимов, дорогой Станислав Павлович, я буду драться… Хозяин России – народ! Он должен знать все. Я не позволю повторить Соуши…
Пот выступил у него на лбу. Глаза лихорадочно блестели. Машина неслась пулей. Ему казалось – надо быстрее. Педаль газа до упора.
И снова мысли о Курчатове тех лет… Бледный, постоянно недосыпавший, с красными припухшими
