А наказание, которое я ему назначил, он будет помнить дольше, чем порку.
— Что же вы сделали?
— Я дал ему ясно понять, что его знакомство с этой особой закончилось. Кроме того, я запретил мальчишке в течение недели ездить верхом, ходить на рыбалку, а также приказал удвоить часы занятий с учителем. Он, правда, посмел мне угрожать, пообещав доказать, что не собирается подчиняться ничьим приказам. Но это, разумеется, пустые угрозы.
Марциана не разделяла уверенности мужа, хотя ее обрадовало то, что Людвиг избежал унизительной порки. Конечно, юноша переступил нормы приличного поведения, но ее совершенно не удивляло, что мальчик так живо откликнулся на доброе отношение к нему фрау Лили. Во всяком случае, сейчас следовало обращаться с Людвигом с большим тактом и пониманием.
— Надеюсь, вы не сожалеете о том, что проявили сегодня снисходительность. Думаю, Людвиг не менее чувствителен, чем Анна.
— Не стану с вами спорить, — ответил Генрих, пододвигая диванчик к огню и жестом приглашая ее сесть. — А теперь расскажите мне про Анну. Когда она пожелала мне сегодня спокойной ночи, я думал, что услышал голос призрака.
— Я налила себе мятной настойки в чашку с водой и, когда поднесла ее ко рту, вдруг услышала: «Не пейте это, тетя Марси, иначе вы уснете и никогда не проснетесь». Я выронила чашку от испуга, поскольку не сразу поняла, кто со мной разговаривает.
— Я рад, что она так волнуется о тебе. Как видно, она приняла лекарство за снотворное. Вероятно, она откуда-то знает, как опасно принимать большую дозу подобного лекарства. Но почему ты собиралась пить настойку?
— К Анхен это не имело никакого отношения.
— Но это имеет отношение к тебе, — ответил Генрих, устраиваясь поудобнее рядом с женой. — Поэтому я хочу знать это.
— Если вам так важно это знать, то у меня была головная боль.
— Бедняжка… — он нежно погладил ее волосы. — Голова по-прежнему болит? Может, растереть тебе виски?
Марциана только сейчас осознала, что головная боль сама собой куда-то исчезла, но была приятна забота мужа о ней.
— Сейчас я прекрасно себя чувствую… Наверно, потому что все уладилось…
— Хорошо. Не будем больше говорить о головной боли. А теперь расскажи мне о девочке.
— Собственно, я мало, что могу добавить. Она просто заговорила, и, похоже, больше не испытывала затруднений, только немного запиналась. Вероятно, ее голосовые связки ослабли от долгого молчания.
— Вероятно. Но почему она так долго молчала? Мне казалось раньше, что для ребенка это просто невозможно.
— Это не зависело от ее желания… Она… — Марциана замолчала, сообразив, что ей нелегко объяснить молчание ребенка.
Она испытывала сильное искушение рассказать мужу все, что ей известно. Марциане очень хотелось верить, что человека, сидящего рядом, можно считать другом, но… История бедной Гертруды смутила ее. Ее муж принадлежит к роду Мансфельдов, и даже Бригитта предупреждала ее о странных привычках этих мужчин. Теперь Марциана понимала, что негодяй вполне может быть таким очаровательным и обворожительным, как Генрих, если преследует свои низкие цели. Поэтому она решила хранить молчание до тех пор, пока не выяснит обстоятельств смерти герцогини.
Рука супруга обняла ее за плечи, и она чувствовала ее теплоту сквозь ткань платья. Девушка невольно прижалась к мужу и склонила голову ему на грудь. Она слышала, как бьется его сердце…
Удивившись, что Генрих не просит ее продолжать рассказ, она чуть приподняла голову и заглянула ему в лицо, чтобы понять его настроение. Блеск его глаз дал ей ясно понять, что он ждал. Марциана почувствовала, как вспыхнули ее щеки и пересохли губы. Она облизнула губы, пытаясь вспомнить свои последние слова…
— Не хочешь ли ты сказать, что Анна боялась говорить? Что же могло так напугать ее? Я убедился, что ты лучше меня понимаешь детей, поэтому надеюсь, ты объяснишь, что заставляет тебя так думать.
Марциана лихорадочно обдумывала, что ей ответить. Она уже знала, как трудно скрывать что-то от мужа, но ей вовсе не хотелось показывать ему письмо умершей герцогини.
— Боюсь, что причина достаточна ужасна. Девочка находилась в комнате, когда герцогиня покончила с собой. Я не знаю, известно ли вам, как она сделала это.
— Она отравилась… Боже мой, не хочешь ли ты сказать, что маленькая Анна видела, как ее мать приняла яд, растворив его в воде? И она заговорила с тобой, когда увидела, что ты что-то добавила в воду?
— Именно так, — тихо произнесла Марциана.
— Я точно не знаю, что именно она приняла, — нахмурился Генрих. — Я знаю лишь, что ее смерть вызвала огромный скандал, который с трудом удалось замять. Все объявили, что она по ошибке выпила сильную дозу опия… Пастор согласился признать причиной ее смерти несчастный случай, чтобы иметь возможность похоронить герцогиню с соответствующими почестями. А наши слуги умеют хранить секреты. Но, скорее всего, Вольдемар все же поделился истиной со своими друзьями, с тем же Касселем. Именно поэтому до сих пор многие пытаются узнать, почему она была так несчастна, что решила свести счеты с жизнью.
— Да, разумеется… тем более… — девушка мгновенно прикусила язык, опасаясь, что проболтается о тайне, которая открылась ей сегодняшним вечером.
— Разумеется, ты много слышала о Вольдемаре с тех пор, как приехала сюда. Даже я не скрывал от тебя свое мнение о брате. Поэтому вполне понятно, что у тебя сложилось о нем мнение как о волоките. Но ты, конечно, не думаешь, что его вольные отношения с другими женщинами явились причиной самоубийства Гертруды. Если бы это было так, то половина женщин мира, если не больше, могла бы последовать ее примеру.
— То, что я слышала о герцогине, заставляет меня думать, что она не была сильной личностью. Графиня Каролина рассказывала мне, что Гертруда полностью подчинялась мужу.
— Возможно, это верно, хотя практически я мало знал об их совместной жизни. Мне было известно, что этот брак устроил оба семейства, а сама Гертруда шла под венец абсолютно спокойно. Похоже, ей было все равно, — кто именно становится ее мужем.
Лицо Марцианы вдруг вспыхнуло, и она стыдливо опустила глаза. Баронесса вспомнила, что и сама вышла замуж согласно воле родителей, совершенно не задумываясь о том, что не знает своего будущего мужа. Генрих, кажется, не заметил ее смущения, потому что продолжил свои размышления:
— Вольдемар так же был вполне доволен судьбой. В запальчивости я пообещал, что никогда не женюсь, поэтому у него был шанс передать титул по наследству своему будущему сыну и получить в управление все поместье. Неудивительно, что я считал тогда, что все здесь совершенно счастливы. Меня же в те времена интересовала военная служба, хорошенькие женщины, вино и карты. Я вовсе не собирался обременять себя заботами о других людях и подсчетами доходов и расходов. Пока был жив отец, дела в поместье шли отлично, и я получал довольно приличное содержание. Но после его смерти… Он разбился, упав с лошади на охоте… Так вот, после его смерти все пошло под откос. Меня выручало имение, доставшееся мне от матери. Я старался как можно реже встречаться с братом… Порой он становился невыносим, наверно, его бесила мысль о непрочности его положения. Зависть — страшная вещь… — грустно усмехнулся Генрих. — О смерти своей жены Вольдемар мне сообщил только после ее похорон, а спустя две недели на меня свалился груз ответственности за их детей и все поместье. Я, конечно, мог бы отказаться, но пустить по ветру все то, что собиралось веками многими поколениями герцогов Мансфельд, было невозможно. Я пришел в ужас, когда узнал, в каком состоянии оказались дела!
— Я понимаю вас, но считаю, что вам не следует взваливать весь груз забот на свои плечи, в то время как другие были бы рады помочь вам. Барон Теодор хорошо разбирается в работе шахт, а также во многих других вопросах. И я тоже…
— Возможно, со временем я так и сделаю, — супруг нежно привлек ее к себе. — Я должен сам во всем разобраться. Сегодня я получил письмо от управляющего рудниками в Рослау. Он узнал что-то такое, что
