раскрывает заодно и окошко, и внезапный порыв ветра вырывает у него драгоценный листок и уносит вдаль! Однако, выйдя на улицу малость проветриться, Адольф понял, что его история никуда не годится. День выдался холодный.
Прощаясь с госпожой Зекирой, он поведал ей о приключившейся неприятности. Хозяйка пансиона отсоветовала ему обманывать мать.
— Это дурная мысль, — сказала госпожа Зекира. — Если мать поверит, то тебя потом совесть замучит. А если не поверит или вызнает правду позже, выйдет еще хуже.
На протяжении всего учебного года эта женщина кормила и поила его и раз в неделю меняла постельное белье, и только-то. И вдруг она превратилась в мыслящее существо, проникнутое сочувствием и симпатией. В отчаянии Адольф спросил:
— Но что же мне делать?
— Иди в училище и расскажи там всю правду. Начальству это не понравится, но копию тебе все равно выдадут.
Так что Адольфу пришлось отправиться в училище, с которым он (хотелось надеяться) уже успел проститься раз и навсегда, однако директор принял его не сразу. В конце концов, в училище только что начался новый учебный год. А приняв Адольфа у себя в кабинете, директор отпер ящик письменного стола и достал оттуда тяжелый на вид бумажный пакет.
— Твой аттестат здесь. Он был разорван надвое — один раз, а потом второй. Я сейчас покажу тебе, как он выглядит. — Теперь директор не спускал с Адольфа глаз. — Отпраздновать окончание среднего учебного заведения — это одно дело, и оно более чем понятно. Выпускник отмечает завершение важного этапа и готовится продолжить образование или приступить к трудовой деятельности. Но совершенно другое дело, господин Гитлер, напиться до положения риз и учинить невероятное безобразие. — Директор покачал головой. — У тебя такое растерянное лицо, что ты, похоже, даже не помнишь, как вчера распоясался.
Адольф поневоле вспомнил о том, как длинноносый священник застукал его за курением.
— Господин директор, а что же я такое сделал? — выдавил он из себя. — Соблаговолите поведать.
— Мой дорогой господин Гитлер, не извольте тревожиться, соблаговолю. Вы разложили этот документ и наложили на него кучу! — Руками, трясущимися от отвращения, он протянул бумажный пакет Адольфу. — Ни за что бы не поверил, что кто-нибудь из наших учащихся способен на такую гнусную выходку. Теперь тебе предстоит всю жизнь страшиться того, что со временем ты превратишься в самого настоящего извращенца. И так и не научишься справляться с низменными и безумными побуждениями. Напишу ли я об этом твоей матери? Нет, не напишу. Она, скорее всего, хорошая женщина, и столь дурно пахнущий сюрприз ей ни к чему. Но все же я наложу на тебя наказание. Ты должен поклясться мне, что с того мгновения, как ты выйдешь из этого кабинета, я никогда больше тебя не увижу. И настоятельно прошу тебя не открывать пакет, пока ты не покинешь стен нашего училища.
Адольф молча кивнул. Да, теперь он вспомнил. Он действительно подтерся только что полученным аттестатом. Сейчас к нему вернулись даже вчерашние ощущения: ему было невероятно хорошо! И как горячо аплодировали ему собутыльники. Как-никак он вознес собственную жопу превыше школьной премудрости.
Хуже всего было то, что Адольф не понимал, как обо всем случившемся стало известно директору. Имелось одно-единственное разумное объяснение: кто-то из четверки вчерашних собутыльников прибрал дурно пахнущий «сюрприз» и отнес его директору училища. Один из четверых, но кто именно? Адольфу не хотелось вычислять доносчика. Это только прибавило бы ему позора. К тому же доносчиком вполне мог оказаться один из двоих парней, которые были крупнее и сильнее, чем Адольф. Даже наверняка это был один из них.
Вернувшись к госпоже Зекире, Адольф долго возился у раковины: сначала мыл аттестат, потом сушил. Затем наклеил все четыре фрагмента на чистый лист бумаги. Таким образом он обзавелся доказательством того, что все-таки закончил училище. А уж почему аттестат выглядит так, Кларе он что-нибудь наплетет.
«Ах, мамочка, чем больше я вглядывался в эту драгоценную страничку, тем яснее мне становилось, скольким тебе пришлось ради меня пожертвовать и как мало я ценил это в прошлом. Вот я и разорвал аттестат в порыве отчаяния — разорвал, чтобы не расплакаться, как дитя». Да, решил Адольф, что-нибудь в таком духе должно сойти.
И все же он поневоле задумывался о том, кто из четверки оказался предателем. И пришел к неутешительному выводу: это мог быть любой, а то и все сразу! Адольф решил, что больше никогда в жизни не возьмет в рот и капли спиртного. Алкоголь играет на руку предателям, мысленно отчеканил он. И еще раз обнюхал наклеенный на бумагу документ, чтобы убедиться в том, что теперь бумага пахнет исключительно тальком.
Следует отметить, что ни одно событие со дня смерти Алоиса не поставило под угрозу самоуважение Адольфа в такой мере, как только что описанный эпизод. И мне пришлось изрядно потрудиться над тем, чтобы дело не обернулось полным крушением.
Клара разрыдалась в три ручья, услышав о том, почему аттестат, который предъявил ей Адольф, оказался разорван на четыре части.
«Теперь он стал мне еще дороже, — сказала она. — Я с гордостью помещу его в рамочку».
Именно в этот час Адольф и решил, что искусство высокой лжи достойно того, чтобы овладеть им; они и впрямь славно посидели тем вечером, мать с единственным сыном. Паулу отправили спать, сели рядышком на диване и принялись вспоминать далекое прошлое — те дни, когда Ади было еще два, а потом и три годика. Для них обоих это был совершенно особый вечер. На протяжении всего года, возвращаясь в конце недели из Штойра, Ади только тем и занимался, что выслушивал бесконечные рассуждения матери о покойном муже. В глазах Клары Алоис стал одним из столпов, на которых зиждилась вся Австро-Венгерская империя, вырос в государственного деятеля без страха и упрека. Его глиняные трубки с длинными чубуками теперь покоились на полке над камином, каждая в отдельном футляре. Уже успело сложиться семейное предание, согласно которому Алоис даровал Адольфу отеческое благословение. Да и сам тот факт, что твоим отцом является такой человек, как Алоис, сумевший столь высоко подняться с самого низа, следовало признать благословением.
То же самое был готов внушить Адольфу и я. В те дни мне хотелось имплантировать в его сознание некую незыблемую уверенность. А именно: позволив Адольфу стартовать с более выигрышной исходной позиции, чем некогда отправился в жизненное странствие сам, Алоис тем самым предоставил ему возможность развиться в куда более интересную и значительную личность. Не возьмусь сказать, кто преуспел больше — я или Клара, но эта вера настолько впечаталась в голову Адольфа, что девятнадцать лет спустя, в 1924 году, сочиняя «Майн кампф», он сумел заговорить об отце в элегическом тоне:
Чтобы поправить финансы, Клара продала дом в Леондинге, и семья переехала на квартиру в доходном доме в городке Урфаре, расположенном прямо напротив Линца на другом берегу Дуная. В дневные
