Энтони Мейсон
Эти странные бельгийцы
Население Бельгии составляет 10 миллионов человек. Для сравнения: датчан — 5 миллионов; швейцарцев — 7 миллионов; голландцев — 15 миллионов; испанцев — 39 миллионов, англичан — 49 миллионов; французов — 58 миллионов; итальянцев — 57 миллионов и немцев — 82 миллиона.
Население делится на две основные, компактно проживающие языковые группы: около 6 млн человек говорят на голландском и фламандском и 4 миллиона — на французском (еще 67 тысяч жителей сопредельных с Германией областей говорят на немецком).
Лишь Брюссель нарушает принцип деления по территориально-языковому признаку: подавляющее большинство его горожан, несмотря на сплошь фламандское окружение, говорит по-французски.
По площади Бельгия занимает примерно одну восьмую часть Великобритании и одну восемнадцатую Франции.
НАЦИОНАЛИЗМ И САМОВОСПРИЯТИЕ
Бельгийцы от себя не в восторге и нисколько этого не скрывают. Проведенный недавно опрос общественного мнения показал: 60 % жителей предпочли бы родиться в какой-нибудь другой стране. Хоть национальный гимн и звучит по всем городам и весям la Patrie[1] ('O Belgique! O Mere cherie![2] — ну и вирши!), едва ли кто-то из местных жителей помнит слова дальше второй строчки.
Бельгийцам повезло в одном: Брюссель является не только главным городом Бельгии, но заодно носит и неофициальный статус 'столицы Европы'. Теперь весь мир хотя бы знает, где на карте (приблизительно) искать эту страну. Правда, иностранцам вряд ли известно, на каком языке говорят бельгийцы, но это мелочи, главное — начало положено.
Не зная, что сказать о Бельгии и ее жителях, иностранцы окрестили последних тупицами. Избавиться от столь нелестного ярлыка нелегко — все равно что добиваться от зануды, чтобы он рассказал занимательную историю. Бельгийцы знают это слишком хорошо: они пробовали и махнули рукой.
В бельгийцах подкупает то, что они, даже странно как-то, не петушатся из-за данного им прозвища. Пусть иностранцы себе каркают: на воре, как говорится, и шапка горит.
Но насмешникам все-таки лучше поостеречься. Все бельгийское, не только шоколадные конфеты и пиво, сейчас входит в моду. Приезжающие в Бельгию туристы бывают буквально ошарашены потрясающей бельгийской кухней, искренним, идущим от сердца, радушием местных жителей, самобытностью фламандского искусства и причудливой архитектурой загородных домов, затерявшихся среди мирных полей и дубрав. И вовсе не случайно группа молодых бельгийских модельеров, 'Антверпенская шестерка', приобрела всемирную известность: талантливые выпускники факультета дизайна Антверпенской академии изящных искусств продолжают поражать воображение европейцев новаторскими решениями в индустрии моды.
В Лондоне, видимо, не осталось ни одного сколько-нибудь уважающего себя гурмана, который бы хоть раз не посетил какой-нибудь из ресторанов «Веlgо», где официанты в облачении монахов-траппистов подают мидии и хрустящий картофель. Граждане соседних стран только сейчас начинают осознавать: бельгийцы тихой сапой умудрились настолько обустроить свой быт, что жили, по европейским меркам, в XXI веке задолго до его наступления. ООН, словно подтверждая это мнение, в ежегодном докладе о развитии человечества отметила: по уровню жизни Бельгия заняла среди государств — членов Европейского сообщества первое место, а в мире — пятое. Бельгийцы были так потрясены столь лестным отзывом о себе, что тут же принялись, не скупясь на типографскую краску, доказывать его необоснованность.
Непатриотичность бельгийцев отчасти можно объяснить не столь уж давним появлением их государства на карте мира. Бельгия обрела независимость лишь в 18 30 году. А до того здесь столетиями непрошено хозяйничали римляне, французы, бургундцы, испанцы, австрийцы и голландцы.
Независимость Бельгии принесла «оперная» революция. Театралы, взбудораженные до глубины души оперой Обера 'Немая из Портичи', высыпали в своих пышных нарядах на улицы Брюсселя и водрузили национальный флаг над зданием ратуши. После нескольких вооруженных стычек голландцы убрались с захваченных земель восвояси, и повстанцы ворвались в королевский дворец. Увенчав в ознаменование конца голландского владычества бюст короля головкой голландского сыра, они прошлись по покоям монарха, восхищаясь пышностью его гардероба. События в Бельгии — не то, что Французская революция — все обошлось без поражающей воображение гильотины. Бельгийцы всегда стремились соблюсти во всем меру, наверное, поэтому они и не удостоились пространных упоминаний о себе в учебниках истории. Но в общем-то, выбор между славой в веках и размеренной жизнью, сделанный в пользу последней, кажется, пошел им только на пользу.
Вот почему местные жители не осознают себя частицей нации, уходящей корнями в глубь истории. К тому же в Бельгии, в отличие от других относительно недавно возникших государств, скажем, Германии и Италии, нет единого языка межнационального общения. Здесь говорят в основном на французском и фламандском (или, точнее, голландском). И вот в споре между этими двумя языками у бельгийцев и проявляется чувство национального самосознания.
Типичный бельгиец — это человек среднего достатка, довольный своей жизнью, только, быть может, несколько уставший от пребывания в уютном семейном гнездышке, от ломящихся под потребительскими товарами магазинных полок, от изобилия вкусной и здоровой пищи. Но за внешне спокойным фасадом в стране, гордящейся отсутствием всяких проявлений национализма, две говорящие на разных языках группы разделены непримиримой враждой.
В 90-е годы Бельгия, по существу, превратилась в федерацию из двух союзных государств: Фландрии, говорящей на голландском языке, и франкоязычной Валлонии. Единственное, что их связывает, так это общее правительство да столица — невесть как уцелевший посреди Фландрии город с преимущественно франкоязычным населением.
'Нет больше бельгийцев, — слышен повсюду жалобный стон. — Есть только валлоны и фламандцы'. Нынешних националистов горячо волнует судьба не Бельгии в целом, а Фландрии или Валлонии. Бурлящие внутри чувства выплескиваются наружу, и фламандцы с валлонами, особенно в тех краях, где эти общины живут бок о бок, ни за что ни про что дерут друг другу чубы. Сцепившиеся и пытающиеся выцарапать друг другу глаза петух (эмблема Валлонии) и лев (эмблема Фландрии) — вот, пожалуй, самая верная картина того, что происходит в стране. Порой сама будущность Бельгии затягивается туманной дымкой. 'Мы единственная страна, задающаяся вопросом, а существует ли она', — заявляет бельгийский поэт Даниель де Брюкер. Часто можно услышать, что нацию связывают воедино лишь две тонкие нити: королевская семья да 'Красные дьяволы' (национальная сборная по футболу).
Фразу: 'Я бельгиец' (когда кто-то объясняет, что он не валлон или фламандец), — ныне воспринимают чуть ли не как политическую декларацию, настолько она затаскана политическими интриганами с обеих сторон, пытающимися по принципу 'разделяй и властвуй' заработать себе очки на внутригосударственной вражде. Наклейки на легковых машинах 'Ве1gе, еt fier dе l'еtrе' ('Ты, бельгиец, и гордись этим'), — вовсе не отчаянная попытка стряхнуть с себя печать проклятия, а материальное выражение желания сохранить целостность бельгийской нации.
Бельгийцы охотно, даже слишком, признают собственную ущербность как нации. Послушать их, так Бельгия — всего лишь крошечная равнинная страна. На самом деле не такая уж она маленькая, да и не такая уж равнинная. Кажется, что бельгийцы не ждут в свой адрес ничего, кроме оскорблений. Даже Леопольд II, прославленный король бельгийцев, покоритель Конго, как-то походя обронил облетевшую потом весь мир фразу о своих подданных: 'Petit pays, petit gens' ('Маленькая страна, мелкие людишки').
