словами:
«Только скворец свою песню завел, Тут с неба упал белохвостый орел, И смолкла в ужасе птаха. Так вот и я пред Владыкой предстал — Съежился, сгорбился, затрепетал, Пикнуть не смею от страха. Лет с десяти до вчерашнего дня, Лук твой и стрелы гордо храня, Всем наставленьям твоим я внимал И непотребных привычек не знал. Но, как на радостях выпить пришлось, Пьяный, я помнить себя перестал, Где-то носился, как бешеный пес, Лук твой и стрелы куда-то унес, Только дурного я не замышлял. Лет с двадцати до вчерашнего дня, Лук твой и стрелы, как воин, храня, Только разумным речам я внимал, Шага неверного не допускал. Но, как на радостях выпить пришлось, Пьяный, я помнить себя перестал, Где-то носился, как бешеный пес, Лук твой и стрелы зачем-то унес… Только худого я не замышлял». И выслушал Чингисхан речи Аргасун-хорчи и, сменив гнев на милость, молвил:
«Что тут сказать? Находчив и речист Хранитель стрел златых, Аргасун-хорчи». И помиловал Чингисхан неразумного Аргасун-хорчи и объявил об этом в указе своем.
Повесть о мудрых беседах отрока-сироты с девятью витязями Чингисхана* На честном пиру во главе с девятью верными витязями и пятью любимыми тайши собрались покорствовавшие Владыке все пять цветных и четыре чужих народа. И первым речь держал на этом пиру Сорхан шар из племени Сулдус:
«Коль будет Владыки Верховного мне позволение Изречь про вино и про пир мое дерзкое мнение, Скажу, что не мыслю себе я одно без другого: Вино, безусловно, любого застолья основа. Сидеть на пиру без хмельного, не стану лукавить: Кошму под собою зазря протирать и дырявить». И возразил на эти слова гуй ван Мухали из племени Жалайр:
«Явилось вино на пиру — начинается пьянство. Достойная речь зазвучит как нелепое чванство. Слова уважительны были и благообразны — Становятся вдруг несуразны, развязны, бессвязны. Дотоле сплоченных вино побуждает к раздорам, Живущих в согласии — к сварам ненужным и ссорам. И лишь воздержанье нам вид возвращает обычный, А речь — вновь пребудет логичной, тактичной, приличной». Так сказал гуй ван Мухали Его Величеству Чингисхану. Засим зурчидский Чу мэргэн* изрек:
«Когда на пирушке хмельное все льется и льется, Что было у нас на уме, то наружу прорвется. Худое, хорошее — все, что под спудом лежало, Приметным теперь и для всех окружающих стало. Вино, что мы влили в себя, ни за что не слукавит И все благородство и низость всю нашу проявит. Его с незапамятных пор называли недаром Священною влагой, божественным чудо-нектаром, И каждое с ним проведенное ныне мгновенье Великую радость приносит, дает наслажденье. А завтра, как только с лучами рассветными встанем, Пирушку вчерашнюю разве ж добром не помянем? Нет, если вином наслажденья себе не доставить, Не пир пировать, а кошму под собою дырявить». Такие слова изрек благодетельному Владыке Чу мэргэн. Засим витязь Борчу из племени Арулад молвил:
«Пьем мы — крохотной мошкой вино пощекочет нам горло, А уж если обратно — так мамонтом диким поперло. Пьем и чувствуем: влага парит себе пчелкою плавно, А назад отрыгнется не пчелка, а слон своенравный. И мутится наш разум, шатаются наши устои, От излишка теряешь как будто бы все нажитое… Побеседуем — уразумеем в конце разговора:
