сучку.
Он вспомнил искаженное лицо Гвоздя, его хриплый голос и руки, судорожно стягивающие джинсы с обездвиженного тела чернявой девчонки.
— Во все дырки вы…ли бы!
Она смотрела ему в глаза долго и внимательно. Борис игру в гляделки выдержал без особых проблем.
— Я, можно сказать, тебя от надругательства спас, а ты тут убивать меня собралась, — хмыкнул он.
— Тогда я убью тебя быстро, — серьезно сказала она, пожав плечами. Ее большие карие глаза блестели. Причиной такого блеска обычно бывает или страсть, или лютая ненависть.
О страсти сейчас речи идти, конечно же, не могло.
— Ты не будешь мучиться долго, пятнистый. Обещаю.
Однако! Как мило! Мило…
Борис напрягся. А ведь она, тварюшка эта, действительно ему начинала… Нравиться начинала, что ли? Поймав себя на этой мысли, Борис пару раз прокрутил ее в голове, глядя в горящие глаза-угольки. Убедился, что да, все именно так и обстоит.
Начинает.
Нравиться.
Или не начинает? Или, может быть, не сейчас все пробудилось? Может быть, раньше? Может быть, еще тогда, когда он отбивал девчонку у Гвоздя?
Что ж, тем хуже. Не к месту и не ко времени зародившаяся симпатия его встревожила. Симпатия имеет свойство перерастать в нечто большее, а это ему вовсе ни к чему. Хэдхантер, втюрившийся в дикую, которая спит и видит, как бы отправить его на тот свет… Курам на смех!
— Ну и чего ты на меня уставился? — фыркнула чернявая. — Нравлюсь, что ли?
Сучка словно читала его мысли. Молодые привлекательные стервозы вообще очень чутки на этот счет.
Ага, ну вот он уже и не сомневается в ее привлекательности! Борис вновь прислушался к своим ощущениям, попытался проанализировать их — отстраненно и холодно. Они ему не понравились.
Нет, так нельзя. Ему так нельзя ни в коем случае!
Если он — поэту сторону решетки, а она — поту. Если он — тюремщик, а она — узница. Если он — хэдхантер, а она… Она трeска. Бывшая. И будущая.
В такой ситуации симпатия вредна и опасна. Гнать ее надо, на хрен, эту симпатию. Он здесь для того, чтобы карьеру делать, а не романтические шуры-муры разводить.
— Пшла вон! — бросил он ей, как собаке.
Постарался, чтобы вышло погрубее.
— Неубедительно. — Она презрительно скривила губы.
Борис пустил ток по решетке.
Вскрик…
Чернявую отбросило на пол.
Девчонка упала неловко. Ударилась плечом. Скривилась. Заскулила от боли. Не такая уж она, оказывается, и железная леди.
Тресовозку немилосердно тряхнуло. Дикую отбросило в сторону, словно тряпичную куклу.
Борис вздохнул. Какая-то несуразная смерть ему досталась. Захотелось даже помочь девчонке подняться. Да и вообще… Он снова ощутил смутное чувство, похожее на жалость к беспомощной пленнице. На жалость или на банальное влечение. Ага!
Борис улыбнулся. Такое объяснение неуместных переживаний нравилось ему больше. Обычное ведь дело… Он — здоровый мужик без бабы, она — молодая самка, и — совсем рядом.
Жалость и естественное влечение — лучше, чем симпатия и сочувствие. Так что теперь можно успокоиться. Себя теперь успокоить можно.
Тресовозка затормозила так резко, что Бориса вжало в спинку контролерского сиденья. Диких за решеткой разбросало по салону. Чернявую припечатало головой о борт.
С лязгом открылась наружная дверь. В контролерский тамбур сунулась голова Уха.
Кинув быстрый взгляд в салон и убедившись, что дикие в порядке, Ухо набросился на Бориса:
— Чего рассиживаешься? Дуй на выход.
Борис выбрался из тресовозки, огляделся.
Судя по всему, они находились в окрестностях хутора, где была замечена группа диких. Вдали виднелись развалины фермы, покосившиеся столбы ограждений с пучками ржавой колючки, заброшенные поля, на поля больше не похожие.
Неподалеку догнивал проржавевший и заросший бурьяном тракторный остов. Возле трактора строилась группа Уха. Все — при оружии, готовые выступать.
— Уже приехали? — удивился Борис.
— Дальше пешком пойдем, — отозвался Ухо. — Стольник боится раньше времени спугнуть добычу. Машины приказал оставить здесь.
«Наверное, правильно», — решил про себя Борис. Если дикие засели в заброшенном хуторе, сафари с наскока уже не получится. Тут другая тактика нужна. Подкрасться, окружить, внезапно атаковать со всех сторон. Вот только…
— А эти как же? — обернулся Борис к тресовозке.
— За этих не переживай, — отмахнулся Ухо. — За ними водила присмотрит.
Водитель — крепкий бугай с веснушчатым лицом — действительно уже перебирался из кабины в салон тресовозки.
— Сержант! — К трес-транспорту вдруг подскочил разъяренный Стольник.
Борис аж вздрогнул от окрика взводного.
— Сержант, кто позволил сажать в контролеры новобранца?!
— А кто запрещал? — пожал плечами Ухо. — Раньше ведь сажали — и ничего, никаких проблем.
— Раньше было раньше! — осадил подчиненного Стольник. Взводный был вне себя от бешенства. — Минус пять баллов! С тебя лично!
Ухо непонимающе захлопал глазами.
— Да тут езды-то было всего ничего. Дикие никуда бы не делись, даже без охраны.
— Слушай, ты идиот, да, Ухо?
Сержант насупился.
— А в чем проблема-то, Стольник?
— Я тебе потом объясню, — процедил взводный. — После охоты. Догоню и еще раз объясню. А пока — веди группу.
Немного успокоившись, Стольник перешел на деловой тон:
— Подойдете к хутору со стороны центрального въезда. Вторая и третья группы обойдут поселок с северо-востока и северо-запада, потом выдвинутся вам навстречу. Займете позиции — доложите. Только смотри в оба, Ухо: возле хутора может быть охрана. Разведка видела у диких несколько стволов. Так что никакой самодеятельности. Атаковать по приказу. Действовать слаженно. Ясно?
— Да понял я все, Стольник, — уныло отозвался сержант. Штраф в пять трес-баллов здорово испортил ему настроение.
— Тогда — вперед.
— Вперед! — приказал Ухо группе.
Хэды ломанулись вслед за сержантом.
— Берест, отставить, — остановил Бориса Стольник. — Подожди секунду.
Не понимая, в чем дело, Борис остановился перед командиром. Тот вперился в него тяжелым взглядом:
— С дикими говорил?
— Когда? — Борис сделал вид, что не понял. — Где?
— В тресовозке.
