О чем говорят сейчас те там, на пьяцце? Что придумают ее родные и Фрэнсис Морган?» Мысли Леонсии порхали, и она была глуха к мольбам стоявшего перед ней поклонника. «Фрэнсис! Ах! — У молодой девушки вырвался легкий вздох. — Ведь она твердо знает, что любит Генри. Так почему же этот чужой гринго покорил ее сердце? Неужели она такая безнравственная? Любит ли она того? Или другого? Любит ли вообще кого-нибудь? Нет, нет, она не может быть ветреной изменницей. А впрочем… Может быть, все это оттого, что Фрэнсис и Генри так похожи друг на друга — ее бедное глупое женское сердце соединяет их воедино. И все-таки…»
Леонсии казалось, что она готова следовать за Генри на край света, терпеть ради него и бедность, и лишения; но с Фрэнсисом она готова была идти еще дальше, терпеть еще больше. Генри она безусловно любит — так подсказывает ей сердце. Но она любит и Фрэнсиса. Более того, девушка догадывалась о том, что и он ее любит. В их поцелуе там, в камере тюрьмы, было нечто такое, чего она забыть не могла. Но между ее любовью к Генри и чувством к Фрэнсису существовало какое-то различие, которого она постичь не могла. Порой у нее мелькала позорная мысль, что она, последняя и единственная представительница женской линии рода Солано, просто-напросто безнравственная тварь!
Внезапно острая боль от врезавшегося в руку кольца заставила ее очнуться: Торрес в порыве страсти крепко стиснул ее пальцы. Она стала прислушиваться к тому, что он говорил:
— Вы были для меня мучительным, но сладким тернием, непрестанно вонзавшимся мне в сердце! Вы словно шпорой разрывали мне грудь, наполняя ее страданием и любовью! Я полон мечтами о вас… и о том, что я совершу ради вас! У меня для вас всегда было одно имя — владычица моих грез. Вы будете моей женой, Леонсия! Мы забудем этого сумасшедшего гринго, который уже стоит одной ногой в могиле. Я буду лелеять и беречь вас. Буду любить вас всегда. Образ того, другого, никогда не встанет между нами. Я не позволю себе вспоминать о нем. Что касается вас, то я буду любить вас так, что вы поневоле забудете о нем, и воспоминания о прошлом никогда не принесут вам даже минутного страдания.
Но Леонсия по-прежнему ничего не отвечала. Ее длительное молчание внушило Торресу надежду. Она чувствовала, что ей не следует высказываться определенно, нужно хитрить с ним. Если есть возможность спасти Генри… Ведь Торрес предлагал ей свои услуги! Нельзя резко отталкивать его, когда жизнь ее жениха может зависеть от расположения испанца.
— Говорите… я весь горю! — задыхаясь произнес Торрес.
— Молчите! — прошептала она. — Как могу я отвечать на чью-либо любовь, когда еще жив тот, кого я любила?
Любила! Употребив этот глагол в прошедшем времени, она невольно вздрогнула. Торрес также был поражен: слово «любила» воскресило его надежды. Значит, Леонсия уже почти согласна. «Любила» могло означать только то, что она уже больше не любит Генри. Теперь любовь к нему — дело прошлое. Как женщина с тонкой душой, она не могла, разумеется, высказать свои чувства, пока тот, другой, был еще жив. Какая утонченность! Торрес сам считал себя человеком тонких чувств и даже гордился этим, он был уверен, что сумел разгадать мысли Леонсии. Итак… уж он позаботится о том, чтобы приговоренного к смерти не успели спасти друзья. Если он хочет назвать Леонсию своей, необходимо, чтобы Генри Морган умер как можно скорее.
— Не будем об этом говорить… пока, — сказал он с чисто рыцарской нежностью и, тихо пожав руку молодой девушки, встал и посмотрел ей в глаза.
Леонсия тоже слегка ответила на его пожатие, словно хотела выразить ему свою признательность.
— Пойдемте, — сказала она, поднимаясь с места, — пойдемте к моим родным. Они сейчас совещаются и разрабатывают план спасения Генри Моргана.
Когда Леонсия и Торрес появились на пьяцце, разговор сразу прекратился, словно беседующие не вполне доверяли испанцу.
Старый Энрико встал и покачал головой. Несмотря на почтенный возраст, он держался прямо, и фигура у него была не менее стройная и легкая, чем у его сыновей.
— У меня есть план, — начал было Торрес, но Алессандро, старший из братьев Солано, взглядом предупредил его, чтобы он замолчал.
На дорожке, проложенной ниже пьяццы, показались двое мальчишек-нищих. Одеты они были, словно огородные чучела. Судя по росту, им можно было дать лет по десять, но в глазах и выражении лиц проглядывало столько хитрости и знания жизни, что они казались гораздо старше. Одежда их была необычайно оригинальна. У каждого была только одна часть костюма, так что на двоих приходились одна рубашка и одни штаны. Но что это были за штаны! Сшитые из старой парусины, они, несомненно, когда-то принадлежали рослому мужчине. Мальчику же доходили почти до горла, пояс был застегнут вокруг шеи и кое-где связан веревками, чтобы штаны не свалились у него с плеч. Для рук были проделаны отверстия на месте карманов. Внизу штаны подрезали ножом, чтобы они не волочились по земле. На втором мальчике была мужская рубашка, полы которой подметали землю.
— Ко всем чертям! — яростно накинулся на ребят Алессандро и стал их прогонять.
Однако одетый в штаны мальчик невозмутимо снял со своей головы лежащий на ней камень. Под камнем была записка. Алессандро перегнулся через балюстраду, взял письмо, взглянул на него и передал Леонсии. Мальчик тотчас же стал клянчить монету. Фрэнсис, невольно рассмеявшись, кинул нищим несколько мелких серебряных монет, после чего рубашка и штаны важно удалились.
Записка была от Генри. Леонсия торопливо пробежала ее глазами. Это было вовсе не прощальное письмо: Генри не допускал и мысли о том, что смерть его неизбежна, вернее, считал, что она может произойти только из-за какой-то непредвиденной случайности. Но поскольку никто не гарантирован от случайностей, молодой человек решил, что ему не мешает, пожалуй, на всякий случай проститься с невестой. При этом он в шутливом тоне просил ее не забывать Фрэнсиса, учитывая, что тот так похож на самого Генри.
Первым побуждением Леонсии было показать записку присутствующим, но прочитав то, что касалось Фрэнсиса, она передумала.
— Это от Генри, — сказала девушка и спрятала письмо за вырез блузки. — Ничего важного. Видимо, он ни на минуту не сомневается в том, что так или иначе выберется из тюрьмы.
— Об этом уж мы позаботимся, — решительно заявил Фрэнсис.
Леонсия благодарно ему улыбнулась, вторую улыбку она подарила Торресу, вопросительно взглянув на испанца:
— Вы говорили, у вас есть какой-то план, сеньор Торрес?
Торрес улыбнулся, покрутил свой ус и принял важный вид.
— Есть только один способ — излюбленный способ англосаксов, всех гринго. Он очень прост и ведет к цели. В том-то и дело, что он ведет прямо к цели. Мы вырвем Генри из тюрьмы самым простым, грубым, первобытным способом — так любят действовать гринго. Это единственная вещь, которой никто не ожидает. Потому-то она и должна удаться. На пристани всегда шляется толпа разной рвани. Можно нанять этих проходимцев — столько, сколько понадобится, и с их помощью напасть на тюрьму. Заплатите им щедро, дайте часть денег вперед, и дело будет сделано.
Леонсия с восторгом закивала головой в знак согласия. У старого Энрико заблестели глаза и раздулись ноздри, словно он уже почувствовал запах пороха. Глядя на него, воодушевились и молодые люди. Все повернулись к Фрэнсису, ожидая, что он скажет. Но он медленно покачал головой. Леонсия вскрикнула от разочарования.
— Это безнадежно! — заявил Фрэнсис. — Зачем вам всем рисковать жизнью и решаться на такую безумную авантюру, которая заранее обречена на провал?
С этими словами он встал со своего места рядом с Леонсией и подошел к балюстраде; при этом молодой человек всего на секунду очутился между Торресом с одной стороны и остальными мужчинами — с другой. Улучив подходящий момент, он успел бросить многозначительный взгляд Энрико и его сыновьям.
— Что касается Генри, то, по-моему, нет никакой надежды его спасти! — продолжал Фрэнсис.
— Вы хотите сказать, что сомневаетесь во мне? — вспыхнул Торрес.
— Да что вы, Господь с вами! — стал разубеждать его молодой Морган.
Но испанец продолжал с жаром:
