Они настолько забыли об опасности, что отряд гасиендадо, внезапно вылетевший из зарослей с направленными на них винтовками, застал их врасплох. Несмотря на то, что гасиендадо нашли с ними пеона, которого они тотчас же принялись избивать кулаками и ногами, все обошлось бы для Леонсии и обоих Морганов благополучно, будь здесь старинный друг семейства Солано, владелец пеона. Но приступ малярии, повторяющийся у него через каждые два дня на третий, заставил гасиендадо слечь в ознобе вблизи горящего нефтяного поля.
Гасиендадо довели пеона до того, что он мог только плакать, стоя на коленях. С Леонсией же они были весьма почтительны и даже с Фрэнсисом и Генри обращались довольно сносно. Однако молодым Морганам связали руки за спиной и решили отвести их вверх по оврагу, туда, где оставались лошади. Что касается пеона, то эти люди продолжали срывать на нем свой гнев с жестокостью, присущей латиноамериканцам.
Но им не суждено было отвести куда-либо своих пленников.
Послышались радостные возгласы, и на арене появились жандармы начальника полиции, сам начальник и Альварес Торрес. Затрещал отрывистый, горячий, быстрый говор; оба отряда преследователей одновременно и спрашивали, и давали объяснения. И среди полного столпотворения, когда говорили все, но никто не мог понять другого, Торрес, с кивком по адресу Генри и с торжествующей насмешкой в сторону Фрэнсиса, величественно встал перед Леонсией и отвесил ей низкий поклон с почтительностью истинного гидальго.
— Слушайте, — сказал он вполголоса, когда она сделала жест отвращения. — Не поймите меня ложно. Не принимайте меня за того, кем я никогда не был. Я здесь, чтобы спасти вас от всего плохого, что может с вами случиться. Вы — царица моих грез. Я умру за вас и умру с радостью, хотя с еще большей радостью я хотел бы жить ради вас.
— Я вас не понимаю, — коротко ответила она. — Не понимаю, почему речь может идти о жизни или смерти. Мы не сделали ничего плохого — ни я, ни мой отец. То же касается Фрэнсиса Моргана и Генри. И поэтому, сеньор, здесь не может быть и речи о жизни и смерти.
Генри и Фрэнсис, стоявшие очень близко к Леонсии, вслушивались в ее разговор с Торресом и, несмотря на всеобщий шум и гам, улавливали его обрывки.
— Не забывайте, однако, о смерти, грозящей Генри Моргану, — настаивал Торрес. — Достоверно известно, что он присужден к смерти за убийство Альфаро Солано, который был вашим родным дядей и родным братом вашего отца. Спасти Генри Моргана невозможно, но Фрэнсиса Моргана я мог бы наверняка спасти, если только…
— Если? — спросила Леонсия, едва не заскрежетав зубами. Она была похожа в эту минуту на тигрицу.
— Если вы будете милы со мной и выйдете за меня замуж, — сказал Торрес с поразительной твердостью, хотя оба гринго, правда, беспомощно, с руками, связанными за спиной, уставились на него и в их глазах читалось одинаковое желание убить его на месте. Быстро взглянув на обоих Морганов и убедившись в их полной беспомощности, Торрес в порыве страсти схватил Леонсию за руку и стал ее убеждать.
— Леонсия, в качестве вашего супруга я смогу сделать что-нибудь и для Генри. Возможно, мне даже удастся спасти ему жизнь, если он согласится немедленно уехать из Панамы.
— Испанская собака! — захрипел Генри, пытаясь освободить связанные за спиной руки.
— Американский пес! — воскликнул Торрес и наотмашь ударил Генри по зубам.
В мгновение ока Генри выбросил вперед ногу и дал Торресу такого пинка в бок, что тот отлетел в сторону Фрэнсиса, который также быстро лягнул его со своей стороны. Торрес летал взад-вперед, как волан между двумя ракетками, отбрасываемый ногами обоих Морганов, пока жандармы не схватили их и не стали избивать, пользуясь их беспомощностью. Торрес не только подбодрял жандармов, но даже выхватил свой нож. Закипела оскорбленная латинская кровь, особенно горячая у испаноамериканцев, и дело закончилось бы кровавой трагедией, если бы неожиданно не появилось десятка два вооруженных людей — они сразу же овладели положением. Некоторые из таинственных пришельцев были одеты в куртки и штаны из хлопчатобумажной ткани, другие — в холщовые плащи с капюшонами.
Жандармы и гасиендадо в страхе попятились, крестясь и бормоча молитвы и восклицая:
— Слепой Бандит! Справедливый! Это его люди! Мы пропали!
Многострадальный пеон выскочил вперед, упал на свои окровавленные колени перед человеком с суровым лицом, который, судя по всему, был предводителем людей Слепого Бандита. Из его уст полились поток громких жалоб и мольбы о правосудии.
— Знаешь ли ты, к какому правосудию взываешь? — гортанным голосом спросил его предводитель.
— Да, это Жестокое Правосудие, — ответил пеон. — Я знаю, что значит обратиться к Жестокому Правосудию, и все-таки я к нему обращаюсь, потому что ищу справедливости, и мое дело правое.
— И я требую Жестокого Правосудия! — воскликнула Леонсия со сверкающими глазами и, обращаясь к Фрэнсису и Генри, вполголоса добавила: — Каково бы ни было это Жестокое Правосудие!
— Едва ли оно может быть пристрастнее того, какого можно ожидать от Торреса и начальника полиции, — ответил Генри тоже вполголоса. Потом он смело выступил вперед и громким голосом обратился к предводителю в надвинутом на лицо капюшоне:
— И я требую Жестокого Правосудия!
— И я тоже, — пробормотал Фрэнсис сначала тихо, а затем повторил свое требование громко.
С жандармами в этом деле, по-видимому, не считались. Что касается гасиендадо, то они также выразили готовность подчиниться приговору Слепого Бандита, каким бы этот приговор ни был. Запротестовал только начальник полиции.
— Вы, может быть, не знаете, кто я, — волнуясь, чванно заявил он. — Я — Мариано Веркара-э- Хихос, — носитель старинного славного имени, — служу долго и честно. Я начальник полиции Сан-Антонио, лучший друг губернатора и пользуюсь большим доверием правительства Панамской Республики. Я — закон. Есть только один закон и одно правосудие — это закон и правосудие Панамы, а не Кордильер. Я протестую против произвола, который вы называете Жестоким Правосудием. Я пошлю отряд против вашего Слепого Бандита, и сарычи будут клевать его кости в Сан-Хуане.
— Не забывайте, — саркастически предупредил Торрес раздраженного начальника полиции, — что это не Сан-Антонио, а Юкатанские леса. И что у вас нет войска.
— Не были ли эти двое несправедливы к кому-нибудь из тех, кто обращается к Жестокому Правосудию? — резко спросил предводитель.
— Да, — торжественно заявил пеон. — Они меня избивали. Все меня били. И они меня били. И без всякой причины. Мои руки в крови. Мое тело исцарапано и изодрано. Я снова взываю к Жестокому Правосудию и обвиняю этих двух людей в несправедливости.
Предводитель кивнул и дал знак своим людям обезоружить пленников.
— Справедливости! Я требую справедливости! — закричал Генри. — Мои руки связаны за спиной. Пусть либо у всех будут связаны руки, либо ни у кого. Кроме того, очень трудно идти со связанными руками.
Тень улыбки скользнула по губам предводителя, когда он приказал своим людям развязать путы, которые явно свидетельствовали о неравенстве среди его пленников.
— Уф! — вздохнул Фрэнсис, с улыбкой обращаясь к Генри и Леонсии. — Я смутно припоминаю, что где-то миллион лет тому назад я жил в спокойном городишке под названием Нью-Йорк; мы наивно считали себя отчаянными сорванцами, потому что с упоением играли в гольф, казнили раз полицейского инспектора электричеством, боролись с тайными обществами и объявляли простую игру, имея семь верных взяток на руках.
Через полчаса они вышли на высокий хребет, откуда открывался вид на окружающие высокие горы.
— Вот так история! — удивленно воскликнул Генри. — Тысяча чертей! Эти парни, одетые в рогожу, вовсе не такие уж дикари. Посмотри, Фрэнсис, да у них целая система семафоров. Понаблюдай-ка за этим ближним деревом, а потом за тем большим, на другой стороне ущелья. Посмотри, как движутся их ветки.
