Несколько миль пленников вели с завязанными глазами. Так их ввели в пещеру, где правило Жестокое Правосудие. Когда повязки с глаз были сняты, они увидели, что находятся в большой высокой пещере, освещенной множеством факелов, а перед ними, на высеченном в скале троне, сидит слепой, белый как лунь старец в грубой холщовой одежде. У его ног, прислонившись плечом к коленям старца, сидела прекрасная метиска.
Слепой заговорил, и в его голосе послышались серебристые нотки старости и усталой мудрости:
— Жестокое Правосудие услышало призыв. Говорите! Кто требует беспристрастного правосудия?
Никто не решался выступить. Даже начальник полиции не осмелился больше протестовать против законов Кордильер.
— Здесь есть женщина, — продолжал Слепой Бандит, — пусть она и говорит первая. Все смертные — безразлично мужчины они или женщины — в чем-то виновны или, во всяком случае, их близкие считают их в чем-то виновными.
Генри и Фрэнсис хотели остановить Леонсию, но она, улыбнувшись тому и другому, повернулась к Справедливому и ясным, звенящим голосом произнесла:
— Я только помогла своему жениху спастись от смерти, грозившей ему за убийство, которого он не совершал.
— Я выслушал тебя, — сказал Слепой Бандит. — Теперь подойди ко мне.
Оба Моргана, любившие Леонсию и беспокоившиеся за ее судьбу, увидели, что люди в холщовой одежде подвели девушку к старцу и опустили перед ним на колени. Метиска положила руку Слепого на голову Леонсии. С минуту царило торжественное молчание. Уверенные пальцы слепца покоились на лбу Леонсии, ощущая биение пульса в ее висках. Затем он снял руку и откинулся назад для произнесения приговора.
— Встань, сеньорита, — промолвил он. — В твоем сердце нет зла. Ты свободна. Кто еще взывает к Жестокому Правосудию?
Фрэнсис немедленно вышел вперед.
— Я тоже помогал тому человеку спастись от незаслуженной смерти. Мы носим одно и то же имя, мы дальние родственники.
Фрэнсис также опустился на колени и ощутил, как чувствительные пальцы, коснувшись его бровей и висков, остановились на пульсе руки.
— Мне не все ясно, — сказал слепой. — Нет мира и покоя в твоей душе. Какая-то зависть гложет тебя.
Вдруг выступил пеон и заговорил. Услышав его голос, люди в холщовых плащах содрогнулись, как от богохульства.
— О Справедливый, отпусти этого человека на свободу! — страстно закричал он. — Дважды я пал духом и предал его, и дважды в тот же день он защитил меня и спас от врага.
И пеон, снова стоя на коленях, на этот раз уже перед Праведником, дрожа и замирая от суеверного страха, почувствовал легкое, но уверенное прикосновение пальцев самого странного судьи, перед которым когда-либо стояли на коленях люди. Его раны и струпья были быстро ощупаны до самых плеч и ниже по спине.
— Он свободен, — объявил Справедливый. — Но в душе его смятение и тревога. Нет ли здесь кого- нибудь, кто мог бы объяснить нам причину?
И Фрэнсис понял, какую тревогу угадал в его душе слепой; тот понял, что он сильно любит Леонсию и что эта любовь грозит поколебать его верность Генри. В ту же минуту поняла все и Леонсия, и если бы слепой мог видеть те взгляды, которыми они обменялись с Фрэнсисом, — он безошибочно определил бы, какая забота мучит молодого человека.
Метиска также это видела, и сердце подсказало ей, что тут замешана любовь. Все понял и Генри — и невольно нахмурился. Праведник заговорил:
— Нет сомнения, что здесь виновно сердце. Вечное горе, которое женщина приносит мужчине. Но я освобождаю этого человека. Дважды за один день он помог человеку, который его дважды предал. Его любовная тоска не помешала ему оказать помощь человеку, несправедливо приговоренному к смерти. Остается испытать еще одного, а также решить, что делать с этим истерзанным созданием, которое два раза в течение одного дня, отуманенное себялюбием, обнаружило слабость духа, но сейчас нашло в себе силу и мужество вступиться за ближнего.
Слепец наклонился и стал водить пальцами по лицу пеона.
— Ты боишься смерти? — спросил он вдруг.
— Да, Великий Святой, я страшно боюсь смерти, — ответил пеон.
— Тогда сознайся, что ты сказал неправду об этом человеке, что твое утверждение, будто он сегодня дважды тебя спас, — ложь. Сознайся, и ты останешься жив.
Пеон скорчился и поник под пальцами старца.
— Обдумай хорошенько, — торжественным голосом продолжал тот. — Смерть ужасна. Ужасно лежать неподвижным, как скала или земля. Скажи, что ты солгал, и ты останешься в живых!
И хотя голос пеона дрожал от испытываемого им страха, он нашел в себе силы в эту минуту стать человеком в высоком смысле этого слова.
— Дважды за этот день я предал его, Святой. Но мое имя — не Петр. Не предам я его трижды. Мне страшно, страшно, но я не могу предать его в третий раз.
Слепой судья откинулся назад, и лицо его преобразилось от таинственного внутреннего света.
— Хорошо сказано, — промолвил он. — Из тебя можно сделать человека. Вот мой приговор: отныне и впредь, пока живешь под солнцем, ты будешь всегда думать, как человек, поступать, как человек, и будешь человеком. Лучше умереть человеком, чем вечно жить псом. Экклезиаст не прав. Мертвый лев лучше живого пса. Ты свободен, возрожденный сын мой, ты свободен!
Но когда пеон по знаку метиски хотел встать, слепой остановил его.
— Скажи ты, который только сегодня стал человеком, что было первой причиной твоих несчастий?
— О Святой! Мое слабое сердце жаждало любви женщины смешанной крови из долины. Я сам родился в горах. Ради нее я задолжал гасиендадо двести пезо. Она сбежала с деньгами и с другим мужчиной. Я остался рабом гасиендадо. Я работал, страдал, терпел побои пять долгих лет, и теперь мой долг вырос до двухсот пятидесяти пезо, а у меня нет ничего, кроме этих лохмотьев и тела, обессиленного недоеданием.
— Она была прекрасна — женщина из долины? — мягко спросил слепой судья.
— Я сходил по ней с ума, Святой. Теперь мне уже не кажется, что она была хороша собой. Но тогда она была прекрасна. Она как лихорадкой выжгла мне мозг и сердце, сделала из меня раба. А потом сбежала от меня ночью, и я никогда больше ее не видел.
Пеон ждал, стоя на коленях, с опущенной головой, но Слепой Бандит, ко всеобщему удивлению, глубоко вздохнул и, казалось, забыл обо всем на свете. Его рука машинально потянулась к голове метиски и погладила ее блестящие волосы. Продолжая ее ласкать, он заговорил снова:
— Женщина, — сказал он так мягко, что его голос, чистый и звонкий как колокольчик, понизился до шепота. — Всегда женщина, прекрасная женщина. Все женщины прекрасны… для мужчины. Они любят наших отцов, они рождают нам сыновей, чтобы те любили их дочерей и называли их прекрасными. И так всегда было и будет, пока люди будут жить на земле и любить.
Глубокое молчание воцарилось в пещере. Справедливый углубился в свои мысли. Наконец прекрасная метиска решилась дотронуться до него рукой, чтобы напомнить ему о пеоне, все еще склоненном у его ног.
— Возвещаю приговор, — заговорил старец. — Ты получил много побоев. Каждый удар по твоему телу был полным возмещением твоего долга гасиендадо. Ты свободен. Но оставайся в горах и в будущем люби женщин гор, если ты не можешь жить без любви и если женщина вечна и неизбежна в жизни мужчины. Даю тебе свободу. Ты наполовину из племени майя?
— Да, я наполовину майя, — пробормотал пеон. — Мой отец был майя.
— Встань и иди. И оставайся в горах с твоим отцом из племени майя. Долина — не место для родившихся в Кордильерах. Гасиендадо здесь нет, и потому его нельзя судить, да, кроме того, он ведь всего
