расправлены, чтобы легко читалось, от кого они. У портрета Дмитрия Олеговича стояло не заметенное снегом блюдце с наполовину оплывшей свечой. Паша снял кепку, перекрестился на деревянный крест и после этого щелкнул зажигалкой.
Слабенький огонек метался под порывами внезапно налетевшего, не сильного пока ветерка. Даша положила цветы рядом с портретом и некоторое время, не замечая, что плачет, вглядывалась в дорогое лицо. Смерть, вероятно, изменяет не только лицо, но и портреты покойного. Все было на этой фотографии чужим для нее – и взгляд, и поворот головы, и сжатые в полоску губы. Арефьев смотрел на нее сурово и вместе с тем испытующе, словно спрашивал, зачем пожаловала, голуба, какие мысли привели тебя к моей последней обители?
Даша совсем озябла и с облегчением выпила стопку на помин души своего Ржавого Рыцаря, хотя теперь он ей уже не принадлежал. Он был вне чьих-то интересов, вне забот и волнений. Все это он оставил в наследство, кому только? И готовы ли наследники принять столь нелегкий груз?
Алкогольное тепло разбежалось по телу. Паша налил еще по одной, потом по третьей. И все Даша выпила, закусывая одной-единственной конфеткой, которая отыскалась в кармане Пашиной дубленки. Тоска отступила, и Даша уже более заинтересованно огляделась вокруг и представила, как ходит сюда Мира Львовна. В старенькой, вытертой на боках и обшлагах каракулевой шубке она стоит над могилой неподвижно, спрятав руки в муфточку. Сурово поджав губы, она смотрит на холмик, на венки, на покрытый изморозью портрет Дмитрия Олеговича...
– Поехали, Даша, – Паша взял ее под руку, – закоченела, смотрю, в своей курточке. Почему шубу не надела?
– Паша, – покачала она укоризненно головой, – как бы я выглядела в Сафьяновской в твоей шубе? В Краснокаменске и то на меня пялились. Здесь надо одеваться попроще!
– Но ты в ней смотрелась обалденно, – вздохнул Паша, – я и сам загляделся! Непременно еще раз сходим в ресторан, пусть у этих м... уши кренделем завернутся.
– Тебе нужны пересуды? – справилась Даша. – Непременно примутся орать, что я тебе за шубу продалась. – Она виновато заглянула ему в глаза. – Зря ты все это затеял! Я не привыкла быть шикарной женщиной. Я рабочая лошадь, которая пашет по двенадцать часов в сутки.
– Ну, если ты лошадь, – засмеялся Паша и поцеловал ее в лоб, – то, честно сказать, весьма породистая и красивая. Не зря призы берешь, Дарья Витальевна. – И, склонившись к ее уху, коварно прошептал: – А выезжать тебя и вовсе сплошное удовольствие.
– Пашка, – она толкнула его в грудь, – опять ты...
– Что опять? – Он улыбнулся, как опытный змей-искуситель, и привлек ее к себе. – Что опять?
– Паша, – взмолилась она. – Не начинай... На кладбище... Дмитрий Олегович...
– А что Дмитрий Олегович? – изумился Паша. – Смотрит он на нас и радуется. Он мудрым был человеком и понимал, что когда-нибудь у нас все равно сладится. И когда я ему пожаловался, что ты меня обозвала и из квартиры выставила, засмеялся и сказал, что это от любви, а не от ненависти. Признайся, ты ведь давно в меня влюблена?
– Я? – поразилась Даша. – Давно? Нет, Паша, тогда все по-другому было. Я скучала, ждала твоих звонков, волновалась, если что-то у тебя не выходило... Но вряд ли это была любовь...
Она на мгновение замерла. Ветер шумел в верхушках деревьев, и ей вдруг почудился далекий-далекий голос. Неясный, тихий совсем, она не разобрала ни единого слова. Но это был голос ее Ржавого Рыцаря.
– Паша, – она испуганно посмотрела на Лайнера, – он здесь, я слышу его голос.
– Чей? – Паша весь подобрался. – Олеговича, что ли? – Он прижал ее к себе и быстро поцеловал. – Все! Хватит! Поехали!
В машине Павел был не по обычаю последних дней сосредоточен. Когда «Форд» выбрался из снежных заносов на сельскую улицу, он бросил быстрый взгляд на Дашу и проворчал:
– Что ты душу рвешь? Гляди, побелела вся! То, что было, не вернешь. Надо привыкать жить без Арефьева. Ты ни в чем не виновата, не терзай себя! Я ведь рядом, и Олегович был бы рад, узнай, что у нас любовь состоялась.
Даша молча прижалась к его плечу, и так, не проронив более ни слова, они доехали до дома Арефьева.
Врезанная в ворота калитка была открыта настежь, и мрачный, неопределенного возраста мужик расчищал двор от снега огромной деревянной лопатой. Даша никогда его раньше не видела, но Паша, оказывается, был с ним знаком.
– Здорово, Петр! – Они обменялись рукопожатиями. – Машину можно загнать во двор? Мы пару часов погостим у Миры Львовны. Что, дома она?
– А куда ей деваться? – пожал мужик плечами. – Пенсию ждет. Должны сегодня принести.
Он бросился открывать ворота, и Паша завел свой «Форд» во двор. Даша заметила в окне Каштанскую, но встречать их Мирка не вышла. Наверняка подумала, не велики баре, сами в дом дорогу найдут.
По какой-то одной ей известной причине она недолюбливала не только Дашу, но и Павла. Даша не подозревала ее в зависти, нет, жизнь Миры Львовны была подчинена более высоким материям, и все же было что-то, вызывавшее у нее чуть ли ни зубовный скрежет, когда Даша встречалась с Дмитрием Олеговичем. Ведь все происходило на ее глазах, потому что более тридцати лет Мира была тенью Арефьева, его бессменным и верным секретарем. Возможно, она его тайно и безответно любила, потому что была еще молодой, цветущей женщиной, когда впервые переступила порог его кабинета, а Арефьеву тогда не исполнилось и пятидесяти. Но что-то у них не сладилось, почему-то не получилось. Арефьев после гибели жены в автомобильной катастрофе так никогда не женился, а Мира и вовсе ни разу не была замужем.
Они переступили порог прихожей. Мира Львовна встретила их вежливым кивком головы и вопросом:
– Чего пожаловали? Не терпится домом завладеть?
– Домом? – растерялась Даша и беспомощно посмотрела на Павла. – Зачем нам дом?
Каштанская окинула их недружелюбным взглядом.
– Проходите в кабинет.
И первой стала подниматься по лестнице, молча и ни разу не повернув головы. Мира Львовна знала: эти двое все равно никуда не денутся.
Глава 16
Не проронив ни слова, они прошли в кабинет Арефьева. Даша потерянно оглядывалась по сторонам, узнавая и не узнавая старый дом. После перестройки она ни разу здесь не бывала. Кабинет Дмитрия Олеговича располагался теперь на втором этаже. Это была небольшая комната с камином и с двумя большими окнами, выходящими на юг и восток. Сейчас окна были закрыты тяжелыми шторами. Паша, не обращая внимания на Миру, подошел и по-хозяйски раздвинул их. В окна хлынул поток ослепительно ярких солнечных лучей. Они высветили все, даже самые скрытые уголки кабинета. И книги в старинных массивных шкафах, и фарфоровую пастушку на каминной полке, и малахитовый письменный прибор, который Ржавому Рыцарю подарили на семидесятилетие. И висевший на стене портрет хозяина дома с черной ленточкой по уголку тоже словно ожил и, кажется, даже подмигнул Даше. Ничего, мол, не тушуйся! Что мы, не знаем Миру Львовну?
Паша опять же по-хозяйски опустился в глубокое кресло и потянул Дашу к себе на колени. Конечно, ему нравилось выводить Мирку из себя, но не до такой же степени? Даша весьма ловко освободилась из его рук и села в соседнее кресло. Мира Львовна продолжала стоять. Никто и никогда не давал ей ее шестьдесят с хвостиком лет, но за тот год, что они не виделись с Дашей, Каштанская сильно сдала. Обвисла кожа на щеках и на шее, а глаза смотрели тускло и уже не метали искры, как это бывало прежде, если Даша и Павел нарушали заведенный ею порядок, ломали протокол встречи с Арефьевым, превращая ее в бесшабашно- разгульное действо. Сама она ничего, кроме минеральной воды, не пила, и потому их дружеские посиделки немедленно переводила в разряд оргий и беспрестанно корила их за разнузданность нравов и падение морали.
Только Пистолетов умел находить с ней общий язык. Пистолетов, который никогда не витал в эмпиреях, мог по часу о чем-то с ней задушевно беседовать.
– Итак, дорогая Мира Львовна, – Паша вальяжно раскинулся в кресле и положил ногу на ногу, –
