включит, даже если его будут подталкивать к нему бульдозером.
Почти две недели шла активная и крайне навязчивая реклама канувшей было в Лету авторской программы Ксении Остроумовой «Личное мнение». От рекламы, казалось, не было спасения. Отрывки из фильма о Баджустане, как выразилась мать, были «и в супе, и в каше». На экране чаще всего мелькали лица Ташковского, Анюты, Ксении. Ни разу не показали Костина и Верьясова, а в одном эпизоде Максим узнал со спины себя.
Это было в аэропорту Бишкека. Он бежал к реанимационному автомобилю, увозившему Ксению, но его оттолкнули. Не позволили сделать даже двух шагов...
Максим застонал, как от мучительной боли. Эта сцена не давала ему покоя долгие месяцы.
Долгие, невыносимо долгие, пока он ждал ее звонка, ждал, что она его найдет... Но не дождался. Впрочем, зачем он понапрасну рвал себе сердце, ведь все стало ясно и понятно еще тогда, в Бишкеке...
Вертолет киргизской погранслужбы приземлился где-то на задворках столичного аэропорта. Здесь их встретили представители российского посольства...
Максим и Костин вынесли на носилках Ксению.
На погранзаставе ей ввели антишоковые препараты и противостолбнячную сыворотку. Наложили гипс на сломанные ноги. Реанимационный автомобиль местного военного госпиталя слегка опоздал, и Максим поначалу принял выскочившего из него человека за врача. Это был среднего роста полный мужчина лет этак пятидесяти, с заметной лысиной на голове, приятным лицом и голосом, в котором звучал ужас, когда он бросился к лежавшей на носилках Ксении.
Он встал на колени, целовал безвольно лежавшие на груди руки со сломанными ногтями, гладил ее по щеке, расправлял спутавшиеся волосы и плакал, повторяя раз за разом:
– Ксюша, радость моя! Девочка! Слава богу, ты жива! Жива, радость моя!
Он все бубнил и бубнил, не отходя от носилок, и не давал никому подойти ближе. Ташковский успел шепнуть Максиму, прежде чем его самого не затолкали в автомобиль «Скорой помощи», что это Егор Кантемиров, один из самых известных руководителей на телевидении. Но Максиму было все равно, кто он такой и чем занимается. Важнее было, что он имел какие-то права на Ксению и, судя по его поведению, отказываться от них не собирался. А ведь она сказала, что не замужем. Хотя что значит – не замужем? Можно не иметь официального мужа и быть не свободной... И как он мог подумать, что такая женщина одинока? Да, она была одинока и несчастна в том грязном баре. На самом деле она вполне счастлива и не свободна, имея столь богатого и знаменитого любовника.
Санитары подняли носилки. Они шли быстрым шагом к реанимационному автомобилю. Егор семенил рядом, придерживая Ксению за руку.
Максим догнал процессию и сквозь зубы произнес:
– Позвольте!
Он хотел лишь в последний раз посмотреть на ее лицо. Кантемиров оглянулся и с недоумением взглянул на него.
– Что нужно? – Его голос звучал вежливо, но не очень дружелюбно. – Что вам нужно? – Взгляд телебосса скользнул по фигуре крупного мужчины в изодранном камуфляже, глаза блеснули. Он даже попытался улыбнуться. Но Максима трудно было провести. Он понял, что телевизионщик насторожился.
– О, я понимаю! – произнес он покровительственно. – Вы – тот самый охранник. Ксения мне звонила...
Максим молчал. Он не сводил глаз с Ксении.
И ему было плевать, что бормочет ее щеголеватый любовник. Любимая была по-прежнему без сознания и не знала, что они все-таки не позволили взорвать остальные девять фугасов. Они не позволили бы взорваться и первому. Но Зайнулла все же провел их. Улучив момент, повернул колесико завода на наручных часах, оказавшихся мини-передатчиком, и в воздух взметнулись тонны слежавшейся породы. Конечно, потом он сдал им все места закладки фугасов. Попробовал бы не сдать.
Но этот первый взрыв стоил им очень дорого. Он унес жизни трех бойцов спецназа, двоих тяжело ранил. Ребята отправили Зайнуллу в расход, несмотря на мольбы и стенания прежде бравого командира «Черных беркутов».
Всего этого Ксения не знала и не видела. Это была специфика войны, которую женщины никогда не могли понять. И Ксения тоже ее не понимала и осуждала...
Максим дотронулся до женской руки, свесившейся с носилок.
Егор суетился рядом, что-то бормотал, затем полез в нагрудный карман и стал торопливо отсчитывать зеленоватые сотенные купюры.
– Возьмите, – совал он тощую пачку в руки Максиму. – Это за Ксению. Я знаю, вы спасли ее. Возьмите, это ваш гонорар...
Максим посмотрел на него с недоумением и отвел руку с протянутыми долларами:
– Не надо... Не надо мне ваших денег...
Он развернулся и пошел по полю к своим товарищам, которые стояли возле микроавтобуса и наблюдали, как он прощается с Ксенией.
– Как так? Вам мало? – возмутился Егор и нагнал его. – Я заплатил вам гораздо больше, чем платят охранникам. Я консультировался...
Он попытался опять затолкать доллары в его руку, но Максим скомкал их и бросил на бетон. Как перекати-поле, серый комок понесся по асфальту.
Егор пытался его настичь, но безуспешно. Телевизионщику пришлось пробежать метров пятьдесят, прежде чем доллары вновь оказались в его бумажнике...
Максим молча уселся рядом с Ташковским. Писатель прошептал ему:
– Она непременно вас найдет, Максим! Выздоровеет и найдет! Я не сомневаюсь...
И вот Ксения выздоровела, стала еще красивее и соблазнительнее, по крайней мере, такой она смотрелась с экрана. И наверняка даже думать о нем забыла. И все, что кричала ему о своей любви, когда он уходил к перемычке, было лишь капризом избалованной бабенки. Ей не понять настоящей любви, когда готов расстаться с жизнью, лишь бы любимому человеку жилось лучше...
Она выздоровела и успела подготовить свою программу, которая без нее не выходила на экраны. В основном шли повторы, и вот наконец анонс новой передачи. Естественно, почитатели журналистского таланта Ксении Остроумовой прилипнут сегодня вечером к телеэкранам. Тем более что события в Баджустане до сих пор на слуху.
Через два месяца, как пал режим Арипова и скончался от чахотки мятежный генерал Рахимов (правда, ходили слухи, что он застрелился в своем кабинете, когда узнал о провале некой секретной операции и гибели сына), в стране прошли президентские выборы. Как и ожидалось, во главе Баджустана стал скромный ректор столичного университета. Через две недели после инаугурации он уже встретился с российским президентом.
А в его свите пару раз промелькнула хорошо знакомая Максиму физиономия с выгоревшими бровями, белобрысой головой и пристальным взглядом маленьких темных глаз. На этот раз Сергей Верьясов был в смокинге. И вероятно, в его компетенции опять находились вопросы культуры и образования народа Баджустана.
Максим сплюнул. Он изо всех сил сдерживался, чтобы не войти в дом. Нет, все-таки у него хватит силы воли, чтобы не включить телевизор, не увидеть лица этой сучки, которая ни разу не вспомнила о нем, не позвонила, не написала...
Правда, она не знала его адреса, но с ее-то возможностями... Вполне могла это сделать через Верьясова или того же Ташковского. Максим опять вздохнул и шепотом выругался. Что он за слюнтяй такой! Не может заставить себя переступить порог, чтобы взять сигареты. Неужто он не в состоянии сдержать себя и не включить этот чертов телевизор...
Он встал и подошел к калитке. Широкая пыльная улица была пуста. Лишь в том месте, где она заворачивала к реке, виднелась стайка ребятишек с удочками. Солнечный зайчик скользнул по лицу. Он поднял глаза. Из окна мансарды массивного двухэтажного особняка, что возвышался метров этак на триста выше по склону от дома его матери, кто-то опять смотрел в бинокль. Это продолжалось с самого утра. Периодически вспыхивали солнечные блики на стеклах не очень опытного наблюдателя. Максим же всякий
