и вызволили.
– Та-а-ак-с! – с расстановкой произнес Тартищев и обвел негодующим взглядом поочередно сначала Вавилова, затем Алексея. – Чего-чего, но подобного разгильдяйства я от тебя не ожидал, Иван. Что потерял Носатого – полбеды, его от цирка до меблированных комнат наши агенты вели и выяснили наконец, где этот чудило проживает и чем на самом деле занимается.
– Чем?! – воскликнули одновременно Алексей и Вавилов.
Тартищев усмехнулся.
– Всему свое время, господа разгильдяи! Поначалу с вами разберемся, а потом уж и до Носатого дойдем. – Он строго посмотрел на Вавилова: – Приказом по сыскному отделению перевожу тебя в младшие агенты, до той поры, пока не найдешь карточку и не выяснишь, кто и с какой стати напал на тебя в цирке. С тобой, – смерил он взглядом Алексея, – случай особый! Ты у нас на испытательном сроке, жалованья не получаешь, и по всем меркам должен я гнать тебя в три шеи за желание обдурить начальство. – И стукнул кулаком по столу. – Если уж вздумал кого провести, так делай это основательно, чтоб поймать тебя ни по какому случаю не могли! Но твоя самая большая вина в том, что позволил себе шею намылить. Агент всегда должен быть начеку, особенно в неизвестном помещении или в незнакомом месте. И первым бить кулаком, ежели выхода нет, чтобы самому не быть битым! – Он поднялся с кресла и, опершись костяшками пальцев о столешницу, произнес резко и отрывисто, словно печать поставил на каждое слово: – Кулак – это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак, и завтра вас будет бить каждый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому рыло на сторону свернуть. Не будь этого – в грош не стали бы ценить, а пока ценят целковыми... – Он вновь обвел Алексея хмурым взглядом. – Два раза ты крупно проштрафился, на третий раз пощады не жди!
– Третьего раза не будет, Федор Михайлович! – Алексей посмотрел в глаза начальнику уголовного сыска. – Я вам докажу, что...
– Докажешь, докажешь, – махнул рукой Тартищев, – теперь тебе только и остается, что доказывать. – И смерил его грозным взглядом: – Отчитывайся, голубь, зазря фонарь под глаз заработал или все-таки узнал кое-что полезное?
Глава 17
– Ну что ж, – Тартищев потер лоб, – кажется, кое-что проясняется. Тара, если не знаешь, – посмотрел он на Алексея, – крупнейшая ссыльнокаторжная тюрьма для особо опасных преступников. Находится она на Нерчинских рудниках и в такой глуши, что еще не было случая, чтобы кто-нибудь сбежал оттуда. – Он задумчиво посмотрел в окно и проговорил: – Мамонт... В это трудно поверить... Но все-таки не следует сбрасывать со счетов...
– Позвольте, Федор Михайлович, – подал голос Вавилов, и Алексей заметил, что его глаза вспыхнули неподдельным азартом. – Уж не тот ли это Мамонт, которого три года назад схватили в Нижнем Новгороде? Он сидел у нас в этапной тюрьме месяца два. Кажется, его как раз на Тару и направили?
– Пока ничего не могу сказать, – Тартищев поднялся из-за стола, – насколько мне известно, смертную казнь ему заменили ссылкой на свинцовые рудники, на верную, но медленную смерть. А оттуда побег вообще невозможен. Причем есть секретный циркуляр, по которому при малейшей попытке к бегству Мамонтов подлежит немедленному уничтожению. Он знает об этом...
– А почему его тогда не повесили? – спросил Алексей.
– Мамонтов – фигура необычная, – вздохнул Тартищев. – Сам он из дворян, геройский морской офицер, защищал Севастополь, получил ранение. Теперь это его основная примета: рубец от носа до уха и слегка по этой причине скособоченный нос. Силищи небывалой, говорят, на спор поднимал корабельную пушку и на плечах проносил ее с кормы до носа. Но и скандалист неимоверный. За это его и с корабля списали, и из офицеров разжаловали. Кажется, избил старшего офицера, если не самого капитана. Напивался он страшно и по пьяни как раз свое первое убийство и совершил. Застрелил из пистолета трех пехотных офицеров. Показалось ему, видите ли, что они не так на него посмотрели. От казни его спасло геройское прошлое. Присудили ему десять лет каторги и вечную Сибирь, но с этапа, где-то под Уралом, ему удалось бежать. И вдобавок ко всему он увел с собой еще с десяток каторжных. Тут же сколотили они шайку и давай бесчинствовать на дорогах. Жестоко работали, с кровью, ни одного свидетеля, даже детей, в живых не оставляли... Но от петли его опять отмазали... – Тартищев тяжело вздохнул. – Неужто и вправду Мамонт на свободу вырвался? Крайне дерзкий мерзавец и опасный...
– Насколько я понимаю, Федор Михайлович, – опять встрял Вавилов, – никаких известий о его побеге в полицию не поступало?
– В том-то и дело, что никаких, – развел руками Тартищев, – этот случай редкостный, и, думаю, нас бы немедля известили о побеге. Смею пока надеяться, что кличка Мамонт – рядовое совпадение, не больше. Но тем не менее следует проверить, что это за Мамонт такой. Если его габариты соответствуют кличке, то напрашиваются некоторые выводы... Не кажется ли вам, господа хорошие, что в последнее время мы с весьма большим количеством силачей встречаемся? Не пора ли этот список основательно проредить?
– «Прополкой» пусть Алешка занимается, – пробормотал Вавилов и вновь потрогал заплывший глаз. – Я вплотную берусь за цирк. Посмотрю, что это за птичка такая – кассирша и нет ли в ее окружении людей, которым могла бы понадобиться моя карточка. Подозреваю, что она водит тесную компанию не только с этим венгерским князем и с Носатым, но и кое с кем еще. Сильным, волосатым и очень ловким... Ты говоришь, – он посмотрел на Алексея, – она отзывалась о нем с опаской?
– Не то чтобы с опаской, а с явной неохотой, словно ей страшно не хотелось обращаться к нему за помощью. Кажется, он у них вроде главаря...
– Посмотрю, – пробормотал сквозь зубы Вавилов и натянул картуз на голову. – Кстати, кто этот Носатый? С него я и начну, с первого...
– Носатый – это Изя Фейгин. Бывший ссыльнопоселенец, а теперь мелкий чиновник из отделения Русско-Американской компании, – ответил Тартищев. – Мелкий, но очень нужный. Наши агенты выяснили, что в его обязанности входит составление торговых обозов, наем ямщиков, охраны... Сами понимаете, насколько он полезен для тех, кто замышляет побег с Тары. А судя по тому, что они в ближайшее время собираются переправить туда крупную сумму денег, побег намечен на ближайшее время. Летом гораздо проще уйти от погони.
– Но им нужны большие деньги, чтобы заплатить за новые паспорта, – вмешался Алексей. – И нужно еще достать эти деньги... Думаю, по этой причине побег несколько задержится.
– Правильно думаешь. – Тартищев одобрительно крякнул, но тут же перешел на прежний суровый тон: – Я не сомневаюсь, что этот лис Басмадиодис наверняка всучит им те же самые бланки, которые ему вернул Алексей, и прилично при этом нагреет господ заговорщиков.
– Приличнее не бывает, – кивнул согласно головой Вавилов и потер ладони, – но пусть они сейчас помечутся, поищут денежки, а мы тем временем выявим их связи, помощников, сообщников, сочувствующих и просто ротозеев, которых они смогут обвести вокруг пальца, а через некоторое время подкинем информацию, что грек пытается обуть их на обе ноги... – Он хищно сверкнул подбитым глазом и открыл в улыбке крупные зубы. – Тогда и нам свой кусок пирога отломится. В ярости господа заговорщики не только сами себя сдадут, но и всех своих подельников, причем в одночасье.
– Мысль у тебя хорошая, – согласился Тартищев, – работай над ней. А к Изе я приставлю трех агентов. Будут пасти его круглосуточно. Даже в клозете ему от них не спрятаться.
– А как же тогда Ольховский? – осторожно справился Алексей. – Вы говорили, что это дело охранки?
– Конечно, говорил, – согласился Тартищев, – и даже кое-какую работенку ему подкинул. Кстати, касаемо подпольной типографии. Но Мамонт – уголовничек, к тому же каких еще поискать. Так что наш это хлеб, Алеша, конкретно наш. – Он посмотрел на Вавилова и приказал: – Ладно, валяй! Иди и займись делом. Сроку тебе три дня. Не найдешь карточку – вовсе выгоню из полиции.
Вавилов пробормотал что-то себе под нос и почти выбежал из кабинета.
Тартищев, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед по комнате, то и дело бросая на Алексея быстрые взгляды исподлобья. Потом смилостивился:
