– Давай присаживайся, разговор к тебе есть серьезный.
Алексей опустился на диван, а Тартищев остановился напротив и, по-бычьи склонив крупную голову, оглядел его с головы до ног:
– Хорош, нечего сказать! Что ж ты так оплошал? – И поднял упреждающе руку. Дескать, хватит объяснений. Уже наслушался. Затем отошел к столу и, опустив на него широкую ладонь, окинул Алексея уже испытующим взглядом. – Хочу сообщить тебе интересную новость. И постарайся выслушать ее спокойно. Оказывается, Изя Фейгин проходил по одному делу с той самой девицей, Александрой Завадской, которой ты позволил благополучно скрыться. Но не долго птичка порхала, через несколько месяцев ее схватили в Киеве. От петли ее спасла беременность, но тем не менее Завадскую отправили в Тару. По дороге она родила мертвого ребенка...
– В Тару... Ребенка? – Алексей ощутил неприятную, почти болезненную сухость в горле, словно его основательно продраили песком.
– Да, в Тару, – произнес холодно Тартищев и отвел взгляд. – Но это не все. Три месяца назад Завадская скончалась от скоротечной чахотки, и ее похоронили на тюремном кладбище...
– Зачем... зачем вы это мне говорите? – с трудом произнес Алексей и закашлялся.
– Потому и говорю, – Тартищев сердито хлопнул ладонью по столешнице, – что ты до сих пор не выбросил ее из головы. Ты, дурья башка, соображаешь, чем это тебе грозит? Придумал себе сказку, забил голову романтическими бреднями, а не понимаешь, что эта дрянь – самая обыкновенная уголовница, для которой равно было, что убить, что плюнуть.
Он наклонился, вытащил из письменного стола лист бумаги и перебросил его Алексею на колени. И тот с ужасом обнаружил, что это аккуратно склеенный портрет, который он собственноручно, казалось, уничтожил утром.
– Откуда он взялся? – Алексей с недоумением посмотрел на Тартищева. – Я же порвал его и выбросил в мусор?
– А это для тебя наука, Алешка! – неожиданно усмехнулся Тартищев. – Если все-таки хочешь стать сыскарем, не оставляй за собой следов в виде личных бумаг или документов. Необходимо что-нибудь уничтожить, лучше всего сожги. А то до мусора много охотников в нашем окружении. Учти, им совсем не сложно проникнуть в дом и покопаться в твоих вещах и бумагах. А уж мусорная корзина для них лакомство почище варенья с цукатами.
– Так это Никита? – Алексей был потрясен. – Неужто он фискалит за мной?
– Никита не фискалит, – опять усмехнулся Тартищев, – просто вовремя докладывает. И сегодня успел мне доложить, как отважно Елизавета бросилась в драку, чтобы спасти тебя от цирковых головорезов.
– Елизавета? – окончательно растерялся Алексей. – В драку?
– Ну ты еще не все ее таланты знаешь! – Тартищев сел и с довольным видом откинулся на спинку кресла. – Она с детства себя в обиду не давала. Помню, ей года четыре было, когда петух на нее напал. Налетел, зараза, крыльями машет, шпорами бьет, а она глаза закрыла, ревет, а хворостину не выпускает, лупит его по чем попадя... И отбилась... И сегодня смотрю, на тебе синяков гораздо больше бы проявилось, если бы не Лизка. Никита говорит, схватила багор и давай всех по спинам охаживать, а потом заставила одного из борцов и этого венгерского Калоша отнести тебя на руках до коляски. Так и шла следом с багром в руках...
Алексей только озадаченно покачал головой, вспомнив вдруг царапины на руках девушки и болтающуюся оборку... Затем вторично разорвал портрет на мелкие части. Тартищев пододвинул ему вместительную пепельницу. Алексей высыпал в нее обрывки. Вспыхнула спичка. И его мечта взвилась вверх серым дымным облачком над костром разрушенной надежды.
«Ну вот и все, – подумал он печально, глядя на черные хлопья пепла, – кончилась любовь-беда, кончилась морока...»
Тартищев проследил за его взглядом и неожиданно мягко произнес:
– Не огорчайся, сколько еще прекрасных женщин встретится на твоем пути. – И не удержался, съязвил, кивнув на пепельницу: – И, возможно, не все они будут такими стервами.
– Возможно, – согласился Алексей и, вздохнув, посмотрел на Тартищева. – Приказывайте, Федор Михайлович, что я должен делать?
– Приказать несложно. – Тартищев поскреб в затылке и неожиданно смущенно посмотрел на него. – Дельце тут одно есть. Понимаешь... – Он замялся и отвел взгляд в сторону. – Надо съездить и поговорить с этой вдовой, Анастасией Синицыной. Я с утра у нее побывал... – Он как-то растерянно покрутил головой и еще более смущенно произнес: – Не получается у меня с ней разговор. Уж вроде поднаторел на допросах, просто спасу нет, а с ней вот язык почему-то не поворачивается откровенно спросить про Дильмаца и его браслет... Поезжай, а?
Алексей постарался скрыть изумление. Впервые ему пришлось наблюдать столь откровенное смятение на лице начальника сыскной полиции. Чем же так зацепила его эта дама, если в речи Федора Михайловича проявились до того непривычные для него робкие, просительные интонации?
За три квартала улица Нагорная ухитрилась повернуть четыре раза. Очень узкая и пыльная, она петляла между домами, а над ней нависали покрытые кустами акации песчаные холмы, на которых, кроме полыни и толокнянки, ничего не росло. В четвертом, и последнем, квартале улица плавно свернула налево, уткнулась в основание холма и тихо скончалась. Здесь стояло еще три дома, два по бокам, друг против друга, один – в тупике. Это и был дом Анастасии Синицыной.
Узкий двухэтажный дом с шатровой крышей. Первый этаж – каменный, второй – из бруса. Окна закрыты ставнями по причине наступившего вечера, но сквозь щели пробивается свет...
Алексей велел извозчику подождать, а сам ступил на лужайку перед массивными глухими воротами, закрывающими доступ к дому. Забор тоже выглядел основательно: по высоте почти наравне с воротами, из толстых плах с заостренными концами. Судя по всему, во дворе была еще собака, которая то и дело погромыхивала цепью...
И его подозрения тут же подтвердились. Не успел он сделать и пары шагов, как из-за забора послышалось низкое, утробное гавканье. Звучало оно размеренно и внушительно. Покой Анастасии Синицыной охранял солидный волкодав ростом не иначе как с теленка.
В луже около ворот купалась молодая луна. Алексей обошел лужу стороной, отметив для себя пересекавшую ее двойную колею – недавний след от колес, наверняка оставленный экипажем Тартищева. Коляска въезжала во двор, значит, хозяйка довольно гостеприимна, а может, излишне доверчива?..
Алексей взялся за большое чугунное кольцо и пару раз повернул его, еще сильнее растревожив волкодава. Гавканье приобрело угрожающий оттенок, а сам пес несколько раз сильно ударил лапами в створку ворот.
– Кто там? – раздался звонкий женский голос.
– Простите, – отозвался Алексей, – мне нужна Анастасия Васильевна Синицына.
Створка ворот слегка приоткрылась. На Алексея глянул круглый глаз в густой щеточке светлых ресниц, а вслед за ним показалось и все лицо целиком. Оно принадлежало девчонке лет четырнадцати, одетой в длинный деревенский сарафан и старенькую кацавейку. Она с интересом посмотрела на незнакомого ей молодого человека и, шмыгнув носом, деловито справилась:
– До барыни, чё ли? И по какому делу?
– Ну, если твоя барыня и есть Анастасия Васильевна Синицына, то, выходит, к ней. Скажи, что я от Тартищева. От Федора Михайловича...
– А-а-а! – протянула девчонка разочарованно. – Так вы тож из полиции?
– А разве это плохо, что из полиции? – спросил Алексей.
– Не-а, – девчонка с интересом посмотрела на него, – а этажерку тоже будете ломать?
– Этажерку? – опешил Алексей. – Какую этажерку?
Девчонка, не ответив, прикрыла створку ворот и крикнула Алексею:
– Погодите чуток, щас Цезаря в сарай запру!
Алексей покачал удивленно головой. И поразило его не то, что девчонка, судя по всему, в одно мгновение усмирила грозного пса и загнала его в сараюшку, а кличка самого волкодава. Похоже, его хозяйка кое-что смыслила в древней истории... Но он вспомнил вдруг скабрезные сцены из дневника Дильмаца и
