существовало. Могущественная рука отца, казалось, и до Англии дотягивалась, видимо, так, коль скоро тут без обману.
С этой машиной Младший и стал Мистером Оксфордом, символом того лета, центральной фигурой, через него соединилось и сплотилось все то, что иначе бы осталось разорванным, разъятым. Девочки ночевали отдельно, в центре города, а сам Плейтер-колледж, где ночевали мальчики и днем проходили общие
Каждую ночь Мистер Оксфорд на своей машине цвета окровавленного мясницкого фартука возил Виктора и других ребят к девчачьему дому. Оксфорд работал таксистом влюбленных, дворецким подростков, его использовали и презирали, но он-то считал себя героем этого лета и ходил с таким видом, словно, не будь его, человечество бы просто вымерло. Конечно, тот или иной пронырливый гимназист сумел бы и на автобусе добраться до девчачьей обители, однако ж Мистер Оксфорд обеспечивал дополнительную ночную жизнь, которой без него впрямь бы не было. Наряду с
Примерно в том же возрасте, в каком его дядя записался в британскую армию, чтобы сражаться за свободу континента, Виктор ехал по ночной Англии к своей любимой, «на такси», за рулем которого сидел смешной толстяк и с видом ветерана разглагольствовал о «траханье», — и в этом не было ничего, ни несвободы, ни свободы, только смутное ощущение, что для него, Виктора, одно как бы переходит в другое.
Останавливаясь на красный, толстяк таксист в зеркало заднего вида разглядывал своих пассажиров. Он явно испытывал большое раздражение. Свершилась мечта любого таксиста, люди хотели просто покататься по городу, без цели, без спешки, на сотни, а то и на тысячи шиллингов, — а он недоумевал. Что это за люди? Почему они так поступают? В конце концов у него вырвалось:
— Слушайте, это что, любовная поездка?
— Нет, ненавистная! — Хильдегунда. — Мы ненавидим друг друга. И нам необходимо это распробовать. Поезжайте дальше!
Минут пять покоя обеспечено, под софт-рок три на полной громкости.
Хилли, без сомнения, была первой красавицей того лета, потому что умела полностью соответствовать тогдашнему идеалу красоты. Каштановые волосы до плеч. Под футболкой обозначалась маленькая крепкая грудь, не стесненная бюстгальтером, по форме и, как с разгоряченным восторгом думал Виктор, по консистенции напоминающая насос для надувного матраса, который, если на него нажать, упруго возвращается в исходную круглую форму. Как ни завораживала Виктора эта упругая грудь, он никак не мог до нее дотронуться, хотя в воображении часами подбирался к этой возможности, но, когда ночью в конце концов оказывался наедине с Хилли, не находил ни слова, ни движения, ни малейшего повода, из которого логически и естественно воспоследовало бы такое прикосновение. Руки у него словно бы связаны, а вот сынок ресторатора, тот, что с гитарой, вскоре уже хвастал, будто не только рукой потрогал, но не больше и не меньше как засунул между этими грудями свой член. Виктор пробовал представить себе, как сидя, лежа или стоя сделать то, что якобы делал с Хилли Йонни Гитара, и пришел к выводу, что это невозможно. Гротескные, немыслимые позы. Чистейшие выдумки. Он не ревновал, он восхищался подобной фантазией. Сам-то никогда бы не додумался. Да, фантастическая штука — мир.
Хилли была очень стройная, чуть ли не тоненькая, чрезвычайно длинноногая. Ходила в мини-юбочках или в коротеньких, очень тесных штанишках, так называемых мини-брючках. Плюс сандалии, ремешки которых крест-накрест оплетали ногу до колена. У нее одной ноги в этих сандалиях выглядели не как перевязанное шнурками жаркое, а именно как ноги, да какие — хотелось самому обвить их вместо ремешка. Хилли определенно могла бы считаться просто типичной девушкой той эпохи, если б не лицо, своенравная и гордая демонстрация яркой, неповторимой индивидуальности: близко посаженные глаза, а главное — рот, чуть искривленный с одной стороны, придававший лицу нагловато-ироничное выражение, хотя это была не более чем физиогномическая особенность. Не забыть еще родимое пятнышко на левой щеке — или на правой? Думая о ней — а Виктор думал о ней, даже когда сидел подле нее в такси, — он не мог твердо сказать, справа это родимое пятнышко или слева, оно металось туда-сюда, ее лицо находилось в постоянном движении. Он пристально смотрел на нее. Теперь-то я обязательно запомню, думал он и в тот же миг опять все забывал.
Будто Виктор вообще знал, где право, а где лево. Если и знал, то разве только в буквальном смысле. В то щедрое лето он усвоил, что буквальное не просто не имеет значения, но вообще ошибочно. Любовь, например, на самом деле не бывает такой, как в книгах. Или Сисси Ар — все о ней говорили, а ее не существовало, это не певица, а группа под названием «Криденс Клируотер Ривайвл», которую искушенные знатоки коротко именовали «Си-Си-Ар», — откуда интернатскому воспитаннику знать такое? Если он и слышал в интернате музыку, то федеральный гимн, или церковные хоралы на школьных мессах, или на уроках музыкального воспитания хоровое пение «Быть счастливым очень просто, а кто счастлив, тот король!», гремевшее из глоток тридцати депрессивных подростков. Или вот одноклассник Хумбольдт — единственный, у кого были пластинки. Но в интернате слушать пластинки негде. И все же Хумбольдт каждый раз после каникул привозил в интернат новые. В свободное время он сидел, ладонью прижимал пластинку к уху, вращал ее другой рукой и с наслаждением улыбался. Часами мог предаваться этому занятию и быть счастливым. Они с катушек съезжали в этой своей школе, их готовили для мира, который, когда их наконец выпускали, продолжал существовать только в закрытых учебных заведениях. Сейчас семнадцатилетний Виктор сидел на оксфордской лужайке, одурев и едва не падая в обморок от «Пэлл-Мэлл» без фильтра, знал наизусть все стихи Катулла о поцелуях, разумеется на латыни, а не в немецком переводе, чувствовал под штанами мокрую траву, а за спиной — жесткую, грубую кору дерева и был так же далек от поцелуя, как Сисси Ар от «Си-Си-Ар». Буквальное: например, кольцо — это кольцо? Да? Ничего подобного! Промах, да такой, что из разницы между кольцом и кольцом, из пропасти между буквальным и реальным, вероятно, и выросло презрение, какое Хильдегунда затем столько лет не иначе как питала к Виктору. История с кольцом, его притча о кольце разыгралась в самом конце лета. Но еще за несколько недель до этого в голове у Виктора упорно вертелся вопрос: почему мир функционирует не буквально? Он владел родным, материнским языком, здесь улучшал свой иностранный, кстати отцовский, однако же в нем постоянно усиливалось ощущение, что ему недостает слов. И, даже выучив сотню языков, реальность, саму жизнь он все равно не освоит, слишком много всего в этой реальности намешано, всякие непонятные ему коды, значения, не совпадающие со значениями слов.
«О чем я сейчас думаю? Да вот как раз вспомнил одну историю, — сказал Виктор Хилли. — Однажды я ехал с отцом в машине, не помню уже куда. Было мне тогда лет двенадцать или тринадцать. Так или иначе… — Хиллй иронически усмехнулась. Уже теперь? Почему? — Так или иначе, отец заехал не туда, а может, просто подумал, что заехал не туда, достал из бардачка дорожную карту и, продолжая тихонько ехать, попытался одновременно изучать эту карту. Задача нелегкая, ведь он то и дело поднимал голову, смотрел на дорогу, потом опять на карту, не знаю, почему он просто не остановился. Дорога-то была пустая, никаких машин, остановиться можно где угодно». Тут снова подъехал «остин», из него выскочили две парочки, а Мистер Оксфорд, дважды прогудев клаксоном, уже отправился за следующими. Здесь, на прибрежной лужайке, сидели и лежали австрийцы из летней школы, по двое либо маленькими группками, разговаривали, курили, целовались или слушали Ионнину гитару. «Ясное дело, отцу не удавалось сориентироваться по карте, ведь он поминутно смотрел на дорогу, и в конце концов он вдруг велел мне держать руль».
Хилли покачивала головой. В такт долетающим до них звукам гитары. «„Попкорн“», — сказала она.
«Прости?»
«„Попкорн“, — повторила Хилли, — песня, которую играет Ионни, называется „Попкорн“. Мне нравится. Между прочим, сыграть ее на гитаре совсем непросто».
«Да, — сказал Виктор, — в общем, я обеими руками схватился за руль, крепко держал, машина медленно катила по дороге, отец изучал карту. До тех пор дорога все время шла прямо, а тут неожиданно возник поворот. Я был в отчаянии. Испугался, вспотел. Как поступить?»
