кофе!
Виктор не стал героем рабочего класса, но звания «героя труда» он тогда вполне заслуживал. Троцкисты составляли четко организованную, но очень маленькую революционную организацию. Свою малочисленность им приходилось маскировать многообразной и бурной деятельностью, которая вынуждала каждого допоздна метаться по городу. Чуть свет Виктор уже раздавал листовки у ворот какой-нибудь фабрики, это называлось «работа на предприятиях». Потом «университетская работа»: создавать помехи на лекциях, критиковать семинары, проводить собственные. И наконец, «работа солидарности»: во все группировки и общества, обязавшиеся поддерживать международные освободительные движения, троцкисты посылали своих, чтобы и там сделаться авангардом, то бишь превратить их в троцкистские организации, хотят они того или нет. Виктор заседал в Палестинском комитете, не в последнюю очередь потому, что там была и Гундль. У нее он перенял привычку носить зимой вместо шарфа палестинский платок. Солидарность удваивала работу, которой от него и так требовало само членство в троцкистской организации: писать и раздавать листовки, устраивать семинары, продавать информационные брошюры и собирать пожертвования. Зато здесь он уже испытывал ощущение пусть маленькой, но свободы. Он не знал ни как ему относиться к своему еврейскому происхождению, ни что это могло бы для него значить, а ведь был евреем по отцу, который в своей сверхассимиляции хотя и хорошо скрывал, что он еврей, но, когда случилась история с «поганым жидом», влепил Виктору пощечину: не забудь, где твои корни! Как он мог забыть то, чего не знал, и откуда мог знать то, чего ему никто так и не объяснил, не растолковал? После той пощечины Виктор, по сути, вспоминал о том, что его отец еврей, только когда по некой причине ненавидел его или презирал. Человек, который не заботился о нем, сплавил его в интернат. Человек, который даже не дотрагивался до него, если не считать рукопожатия. Человек, которому он никогда не мог угодить, который вечно к нему придирался, человек, стыдившийся его из-за куртки или из-за прически, до такой степени, что готов был от него отречься, — этот человек был его отец, еврей. Гад. Тоже жид поганый. Одновременно он стыдился и прямо-таки ненавидел себя за то, что свое в конечном счете подростковое отмежевание от отца соединял с тупым, атмосферным антисемитизмом, подхваченным в школе и в интернате, из ученических шуточек и учительских реплик. А Палестинский комитет… да, это было настоящее освободительное движение: оно освобождало его от самобичеваний, от ненависти к отцу и к себе. Теперь он прямо-таки гордился отцом. Ему он обязан возможностью намекнуть, что он по происхождению еврей, а это весьма повышало его репутацию. Еврей, но солидарный со справедливой борьбой палестинского народа. Еврей, но не сионист — в комитете это кое-что значило. С ненавистью к себе покончено. С какой стати заниматься самобичеванием, если окружение вдруг встречает его рукоплесканиями?
Потом он спешил на рынок Нашмаркт — продавать «Ротфронт», партийную газету троцкистов. Состязание в том, кто продаст больше газет, он выигрывал почти каждый месяц. Нашмаркт — вот его участок. Там он стоял — симпатичный, слегка нерешительный на вид юноша, протягивал домохозяйкам «Ротфронт», и, если у них были сыновья его возраста, они останавливались, покупали газету, заводили разговор, слушали, как он разъясняет им мир, слушали в надежде лучше понять собственных детей, которые давно перестали с ними разговаривать. Иногда вокруг толпилось шесть, семь, десять мамаш, и он упрямо и пылко втолковывал им категории и понятия, которые помогут им найти доступ к миру детей. Летом и зимой он приходил на рынок, но впоследствии, когда вспоминал об этом, ему казалось, что он всегда стоял с «Ротфронтом» на Нашмаркте в жуткую духоту.
Троцкистам приходилось очень много читать. Не зря среди левых они пользовались репутацией «интеллектуалов». После производственной, университетской и солидарной работы ему уже едва хватало сил и времени читать книги, необходимые для университетского курса. С железной дисциплиной и ловкой экономией времени он все же умудрялся читать критику на те книги, какие надо было прочесть по университетской программе. После ночной работы он еще быстро наведывался в типографию. Троцкисты арендовали офисные помещения, купили печатные станки и открыли собственную типографию «РЕМА- ПРИНТ» (РЕМА — Революционные марксисты), где выпускали «Ротфронт», плакаты и листовки. Виктор любил типографию. Запах типографской краски. Ритмичный грохот машины, которая разматывала и всасывала бумагу, глотала и выплевывала, так быстро, что ему каждый раз представлялось чудом, что бумага не рвалась. Нет, не рвалась, натянутая исчезала в алчной пасти машины, получала удары и не рвалась, ее штамповали цилиндры и пластины, а она целехонькая бежала дальше и, похрустывая, выпадала наружу фрагментом изображения мира, самым прекрасным на свете. Он даже подумывал, не пойти ли учеником в типографию, если с университетом не заладится. Если устроиться в крупную типографию, можно стать членом фабкома и…
— Эй, мечтатель! — окликнул товарищ Ойген, возглавлявший «РЕМА-ПРИНТ». — По-моему, тебе надо выпить кофейку!
Таков был ритуал: он получал большую чашку кофе, а заодно верстку газеты или листовки. Смотря что было на подходе. Виктор так часто возмущался грамматическими и орфографическими ошибками в публикациях троцкистов, не говоря уж о стилистических перлах, что ему предложили регулярно ездить в типографию и читать корректуру. Он истребил несколько «стремянных монополистического капитала», заменил все «каковой/каковая/каковое» на «который/которая/которое», еще раз объяснил Ойгену особенности написания греческих заимствований, сделал из трех длиннущих предложений семнадцать коротких, безжалостно расправился с перебором герундиев и решил наконец-то выписать для Ойгена правила употребления конъюнктива. За второй чашкой кофе он выслушивал то, что Ойген рассказывал под рубрикой «приватно». Виктор немного завидовал, что у Ойгена полным-полно «проблем взаимоотношений» и «трудностей с оргазмом», — сам-то он никак не успевал найти себе подружку, с какой у него могли бы возникнуть подобные проблемы.
— Спасибо тебе, Вик! — заговорщицки-доверительно говорил Ойген, как бы подчеркивая важность этого товарищеского разговора.
Пора двигать, времени нет. Летом можно сесть на велосипед, а вот зимой то и дело приходилось заимствовать из денег от продажи «Ротфронта», чтобы взять такси. Ведь теперь ему надо поскорее добраться до «секции». Учитывая средне- и долгосрочные стратегические задачи, троцкисты решили заняться «вступизмом», то бишь все члены РЕМА вступили в Социал-демократическую партию (правящую в те годы), чтобы в районных низовых секциях добиться сдвига влево, а в идеале даже подняться в верхние эшелоны и там исподволь радикализировать проекты социал-демократических реформ. Как социал-демократ Виктор посещал секцию Марияхильф на Отто-Бауэр-гассе. В секцию входили домохозяйки из муниципальных домов по Грабнергассе и Моллардгассе, а также ученики из мастерских, рассчитывавшие получить дешевую муниципальную квартиру и, едва только партия выделяла им жилье, тотчас исчезавшие. Районный советник Браунер оглашал заявления партии и федерального канцлера Крайского, снабжая их комментарием, который повергал партийные низы в немалое удивление и вызывал величайшее благоговение и искреннюю любовь к Крайскому.
— Бруно Крайский вчера четко и ясно указал, что стул под Карлом Шляйнцером (лидером христианских демократов) неустойчив. Вы, товарищи, наверно, уже прочли это в «Арбайтерцайтунг». И наверно, спросили себя: а что Крайский хотел этим сказать? Стул шатается… Ну, само собой, это означает «шатается», точнее, того гляди, упадет! Товарищи! Почему же, спросите вы, председатель партии не сказал этого напрямик, а обратился к описательной формулировке? Потому что хотел нас предостеречь. Потому что думает о нас, потому что хочет, чтобы мы тут, в нашей секции, тоже шевелили мозгами, держали ухо востро, не заносились, ведь заносчивость чревата уязвимостью. Неустойчивый означает еще… ну, кто скажет?
— Что черные[52] выпимши!
— Ха-ха-ха! Нет! Товарищи! Неустойчивый, разумеется, означает: еще живой! Иными словами, их лоно еще плодовито! Председатель хотел сказать, тебе, и тебе, и тебе, товарищ, хотел сказать, что хоть они и пошатнулись, но пока живы. И нам необходима бдительность. А как ее сохранить? В переговорах с политическим противником — только тогда мы будем знать, чего он хочет, что замышляет. А каков результат всех переговоров? Компромисс. Вот это вам и надо уразуметь: наш партийный председатель и канцлер компромиссами расшатывает черных!
Виктор, задачей которого было сдвинуть социал-демократические низы секции Марияхильф влево, вставил, что социал-демократы имеют в городе и по всей стране абсолютное большинство, то есть в компромиссах с черными надобности нет, даже наоборот.
