фронтом, шаг за шагом, удар за ударом, Виктор видел толстые физиономии — такими они казались ему за плексигласовыми забралами, неграмотные, идущие на поводу у властей, не понимающие, на чьей стороне правда, они давали выход примитивной злобе, именно так компенсировали жалкий комплекс неполноценности, потому что вправду были неполноценными, примитивными, макаки в форме, далекие от понимания, что лишь революция, лишь переход на другую сторону сделает их людьми, — вот как видел их Виктор, отступая, уже неподалеку от Шиллерплац, видел, как один из полицейских сбил с ног беременную женщину, беременную! Лупил ее по голове, по спине, оставил ее в покое, только когда она вдруг героически обернулась к нему и жестами показала на свой живот.
Виктор, ненавидящий демонстрации ребенок и восхищенный демонстрациями юноша, метался меж демонстрантами и полицейскими, бежал то в одну сторону, то в другую, где его снова оттесняли назад, лавировал снова и снова, а в голове непрерывно билась одна мысль: почему ему не досталось ни единого удара? На Шиллерплац он увидел, как группа демонстрантов бросилась врассыпную, отчего группе полицейских пришлось разделиться, и едва только какой-то полицейский побежал в одиночку за кем-то из демонстрантов, мгновенно сформировалась группа, которая кинулась вдогонку за этим отщепенцем. Когда же другие полицейские устремились ему на подмогу, группа демонстрантов мигом распалась на одиночек, которые побежали в разные стороны. Двое-трое, не то четверо сообща заманивали полицейских — непристойными жестами, возгласами или бросая мелкие камешки, пучки травы и прочий мусор, валявшийся на площади. Как только группа полицейских кидалась к ним, они разбегались, становились преследуемыми, и так повторялось снова и снова. Отступление, переформирование, атака — Виктор поймал себя на том, что рассматривает это совершенно отвлеченно, как эстетическую модель, как ритмично движущуюся картину, и только диву дается.
Пока вдруг…
Ничего! Бегущие фигуры. Перед ним. За ним. Вскрик! Топот бегущих ног! В нескольких шагах впереди какая-то девушка заскочила в подъезд дома, он оглянулся: к нему бежали полицейские, целая куча, восемь не то десять человек, его захлестнул страх, панический страх, и одновременно апатия, ему стало глубоко безразлично, что происходит и что может случиться с ним, он не хотел больше бежать, будь что будет, пускай, он не станет сопротивляться, ведь тем быстрее все кончится. Он сделал шаг-другой, нет, продолжал стоять, нет, очень медленно и нерешительно продвинулся вперед… И тут — коротенький оклик: «Эй!»
Кто? Виктор проковылял еще шаг-другой, оглянулся.
— Эй, послушай!
Он был как раз возле подъезда, возле двери которого та девушка…
— Тсс! Иди сюда! Быстрее!
Виктор прыгнул к ней, увидел перед собой ее лицо, больше натуральной величины, как ему показалось, красивое, правильное… испуганное лицо, почуял запах пота, запах страха — ее или своего? Общий запах! При том что он лишен обоняния! Если он все-таки что-то унюхал… Сенсация! Они! Они оба! Значит…
— Что?
— Быстрей! Целуй меня! Они не станут избивать влюбленную парочку! Не станут!..
— Виктор, — сказал он, меж тем как она взяла его руки, положила их себе на плечи, — меня зовут Виктор! А тебя?
Но тут он уже ощутил ее губы на своих губах, ее руки на своей шее, на затылке, она прижалась животом к его животу, он почувствовал под правой ладонью ее попку, ее дыхание у себя на лице, почувствовал, как ее рука отпихивает его правую руку, почувствовал в левой руке ее грудь, грудь и живот испуганной птички, упавшей с дерева, судорожное, прерывистое дыхание, обок какая-то беготня, словно короткий и сильный порыв ветра, такой сильный, что птички попадали с деревьев, и всё миновало, ветер улегся, полицейские пробежали мимо, и…
— Рената! — сказала она. — Очень приятно!
— Вот, значит, как вы познакомились? Я и не знала!
— Она тебе не рассказывала?
— Нет. А что было потом? После такого начала странно, что позднее вспыхнула подобная ненависть…
— Кое-что произошло!
— Знаю. Она забеременела от тебя, а ты бросил ее с…
— Только не говори «плод чрева»! Нет, все было не так. У Ренаты был друг.
— Припоминаю. Темноволосый!
— Блондин. Он был блондин, немец. Изучал в Вене театроведение, иными словами, торчал в кафе «Добнер» и разглагольствовал про агитпроп-театр. Хотел сам организовать уличную труппу. Идиот, разумеется.
— Разумеется!
— По-моему, в Вену он заявился потому только, что считал Австрию развивающейся страной, а себя этаким миссионером. Внешне он здорово походил на высокого блондина, ну, на французского актера, как бишь его?
— Дитер. По-моему, его звали Дитер.
— Я имею в виду актера. Высокий блондин в красном ботинке, что ли.
— Я знаю, о ком ты.
— В общем, этот высокий блондин Дитер…
— Пьер Ришар!
— Что?
— Его звали Пьер Ришар!
— Дитера?
— Нет, актера. Ты прав. Дитер вправду выглядел точь-в-точь как Пьер Ришар!
— Так я же и говорю! В общем, блондин…
— А фильм… вспомнила! Фильм назывался «Высокий блондин в черном ботинке»! Не в красном, а в черном!
— Знаешь, что меня вправду удивляет? Говорю тебе как историк: мода в моем цеху на
— О'кей. А что было с Пьером Ришаром?
— С Дитером. Ничего. Он просто был. Конечно же я увлекся Ренатой. Конечно же ухаживал за ней. Ясное дело. Но из-за этого немца… Не считая тех чудесных минут во время демонстрации было совершенно невозможно встретить ее одну. Этот немец, как полип, вечно увивался возле нее со своими щупальцами.
— В таком разе просто чудо, что ты сумел до нее добраться, проскользнуть, так сказать, и сделать ей ребенка!
— Да ничего я ей не делал. Она не от меня забеременела. Вдруг, в один прекрасный день, блондин исчез. Сломя голову сбежал из Вены. Даже адреса Ренате не оставил, скрылся где-то между Дармштадтом и Пфорцхаймом!
— И что?
— Да ничего! Тогда-то и вспыхнула ненависть!
— Но ты тут при чем?
— Ни при чем. Просто я был там.
— А беременность?
— Для меня это вроде как непорочное зачатие для Пресвятой Девы!
— Так может сказать только давний исполнитель роли Марии!
— Ах, перестань! Я не имел к этому прямого отношения, если тебя больше устраивает такая формулировка.
— Тут ты был чист!
