вызванное магическим заклинанием, охватило ее, как только он взял ее за руку. А он в этот момент перестал напоминать охотника. На его лице было написано спокойное удовлетворение. Походка его была мягкой и неторопливой – молодой человек на беззаботной послеобеденной прогулке. Он что-то говорил ей, и она кивала в ответ. Помню, я подумал тогда: как странно, кругом столько людей и никто ничего не замечает. Она даже не пыталась позвать на помощь. Она приняла все происходящее, как если бы это было волей Всевышнего.
Я мог бы наблюдать за ней часами. Мрачная участь, ожидавшая ее, словно была написана на ее лице, но при этом она оставалась самой прекрасной женщиной, которую мне доводилось видеть. Она могла бы вырвать у него свою руку, но вместо этого продолжала сохранять чудовищное безразличие. Мне с трудом удалось оторвать от них взгляд, чтобы продолжить действовать в соответствии со своим планом. Я собирался спасти ее от Минь Хо, а позже – вернуться за американцем.
Сначала по улице, затем – по набережной я кинулся в отель. Даже не оборачиваясь, я знал, что они идут сзади. Мне удалось пересечь вестибюль и проскочить мимо портье незамеченным. Взбежав на один этаж пешком, я вызвал лифт и поднялся в свой номер. Отперев дверь, разделявшую наши комнаты, я заглянул на половину вьетнамца. Раньше мне не приходилось бывать здесь, не стал я входить и теперь. Возможно, я боялся, что по возвращении он учует мой запах. На полу, рядом с кроватью, стояла его сумка. Я даже не заметил, что ее не было с ним минутой раньше. Ее вид словно загипнотизировал меня, я надолго застыл, не отрывая от нее глаз. Меня буквально раздирало желание взять ее и заглянуть внутрь, но время неумолимо уходило. Я закрыл дверь и проверил дырку, которую еще загодя прокрутил в тонкой перегородке. Я должен был слышать каждое их слово, чтобы в нужный момент быть готовым к действиям. Отодвинув в сторону стул, я засунул в отверстие бумажный шарик – светлая точка в стене не должна быть замечена с той стороны. Затем я ринулся в ванную, вытащил из бачка пистолет и вытер руки. Я уже отвык от тяжести этих игрушек. Вытерев оружие насухо, я привинтил к стволу глушитель и, усевшись на стул, принялся ждать. Не раз у меня перехватывало дыхание. Наверное, именно к этому мгновению я готовился всю свою жизнь.
Их не было целую вечность. В моем мозгу мелькали воображаемые картины того, как я буду спасать девушку, я пытался просчитать все возможные промахи и ошибки. Не мешало бы выпить и успокоиться, но я сдержал себя – мне понадобится ясная голова. Позвонив портье, я велел приготовить счет за номер – это не должно было показаться странным. Что касается моего друга, сообщил я, то он пока остается, а я через пару часов должен уехать – в пять тридцать у меня самолет на Лондон. Не могли бы вы позаботиться, чтобы ровно в четыре меня ждало такси? Я знал, что портье не обмолвится с Минь Хо ни словом.
И вдруг в коридоре послышались их шаги. Затем я услышал, как он отпирает дверь. Они вошли молча. Вытащив бумажный шарик из дырки, я стал прислушиваться. Наконец Минь Хо заговорил, но голос его был неузнаваем. Он говорил по-французски, и мне удавалось понимать очень немногое, но смысл его слов был ясен. Высокомерный железный голос Минь Хо превратился в бархатный – он умолял. Наклонившись вперед, я посмотрел в отверстие. Бернадетт, заледеневшая, сидела на кровати, а он, стоя перед ней на коленях, говорил. Голова его была опущена, голос звучал грустно, покорно и потерянно. Его речь напоминала монолог влюбленного и звучала как плач. Я знал, как звучит по-французски «луна», «зима», «любовь» и «небо», и теперь Минь Хо нанизывал их одно на другое – снова и снова, будто читал стихи. «Где вчерашнее небо?» – спрашивал Минь Хо, или что-то в этом роде. Я снова заглянул в отверстие. Бернадетт продолжала неподвижно сидеть, но от лица ее отлила кровь, словно Минь Хо насмерть перепугал ее, хотя он даже ни разу не повысил голос. Он любил ее. Вот что двигало им. Может быть, ей вовсе ничего и не угрожало.
Услышав, как заскрипели пружины кровати, я вновь прильнул к дырке в стене. Теперь он сидел рядом с ней. Его рука дотронулась до ее колена. Она зевнула, и он, видимо, заметил это, поскольку голос его на мгновение стал жестче. Затем рука его полезла к ней под юбку. Он задрал ее, и голова его оказалась между ног девушки, целуя ее плоть. Неужели он собрался заняться с ней любовью? Что ж, это было бы к лучшему. Теперь он не станет думать о том, чтобы причинить ей вред, он не станет думать ни о чем. Я увидел, как вьетнамец стягивает с себя трусы, голова его исчезла между коленями девушки. Бернадетт продолжала сидеть, не реагируя.
Минь Хо становился агрессивным. Он молчал, но ласки его делались все более неистовыми и грубыми. Он сорвал с девушки платье и швырнул ее на постель. Я слышал его стоны и рычание, видел, как он взгромоздился на нее. Она лежала без движения, словно окаменев. Он силой раздвинул ее ноги, и только тогда она заговорила.
– Pourquoi? – спросила она. «Почему?» – и больше не произнесла ни звука. А он заорал в ответ:
– Шевелись! Делай хоть что-нибудь! – Или нет. Это я ждал, что он так поступит, и тогда он превратился бы в покойника. Но на самом деле ничего подобного не произошло. Я встал. Я не хотел смотреть на все это. Я знал, что в нужный момент я его услышу. А пока только бешеный скрип пружин да сопенье Минь Хо. Затем он остановился и что-то сказал. Он произнес это подчеркнуто внятно, чтобы она наверняка поняла его. Он опять говорил по-французски – про огонь и про смерть. Он говорил о каком-то большом огне. Это могло быть что-то религиозное. Только потом я узнал, о чем он говорил, но девушку его слова, видимо, потрясли, поскольку, когда она заговорила, голос ее дрожал и в нем звучало недоверие. Она ответила ему вопросом. Я не понял, что она сказала, я стоял возле двери, готовый действовать. Я сгорал от нетерпения. Скрип возобновился. Я услышал, как он закричал от наслаждения, а затем наступила тишина.
Дам ему еще пару минут, подумал я, заглянул в свое смотровое отверстие и увидел его руку возле горла девушки. В руке он что-то сжимал, но я не разглядел, что именно. Вскочив, я пнул дверь и вошел.
Оказавшись внутри, я огляделся. Минь Хо лежал там же, где и раньше, Бернадетт – под ним. Его рука по-прежнему находилась возле ее горла, и тут я заметил кровь – она медленно стекала на коврик возле кровати. Повернувшись, Минь Хо поднял на меня глаза. Движения его были замедленны, а на лице застыло выражение довольства. Он напоминал человека, который достиг конца своего пути и которому не о чем сожалеть, будто он выполнил свое предназначение в этом мире и теперь готов уйти. Человек, которому больше нечего было делать на этом свете. Он как будто достиг согласия с самим собой и с Богом, кем бы он ни был и где бы ни находился. Затем он заговорил. Речь его звучала мягко, хоть и немного искусственно, она походила на исповедь.
– Огонь. Я напомнил ей про огонь. Многие тогда погибли, а от того места, куда я послал ее работать шлюхой, не осталось вообще ничего. Я рассказал ей, что это я устроил поджог. Я очистил ее память от позорных воспоминаний.
Я не мог взять в толк, о чем он говорит. Может, он принял меня за кого-то другого?
– Ты, подонок, – выговорил я наконец. – Ты, убийца, мать твою…
Он не отреагировал. В нем будто бы что-то умерло, а во мне не осталось ни капли благопристойности и воспитанности, если они вообще когда-либо были мне присущи. Я превратился в одержимого. Я схватил его и со всей силы ударил по лицу рукояткой револьвера. Он был вялый, словно тряпка, я мог убить его голыми руками. Взглянув на меня, он рассмеялся, и это не было истерикой, он был совершенно счастлив, словно жених в день свадьбы.
– Ну, давай, Блумфилд, – сказал он с лучезарной улыбкой. – За это ты попадешь в рай.
