Любовник Дженис Джоплин

– Обратите внимание, что я выполнил все ваши условия – сделал операцию и все остальное, о чем вы просили.

– Это для вашего же блага!

– А я хочу, чтобы и для вашего! – Опять зазвонил телефон, и Маскареньо покинул ресторан. – Франко, – с чувством сказал он своему помощнику, прежде чем вернуться в автомобиль, – эта женщина должна стать моею.

– Осмелюсь напомнить вам, что ее жених – сын президента Ассоциации фермеров.

Маскареньо выглядел утомленным.

– Не имеет значения, я же сказал: она должна быть моею!

– Понимаю, вам виднее, команданте.

Они проехали несколько кварталов и остановились у здания Биржи. «Свободу Давиду В.» требовали лозунги, намалеванные на каменных заборах, местами поросших мхом от чрезмерной влажности. Кульякан принадлежит к тем городам, где всех детей жалеют, как своих. В офисе Угарте вместе с ним находился Аранго.

– Где документы?

– Они в дороге, команданте, будут здесь с минуты на минуту.

– Ага, понятно.

– А наш клиент?

– Мы с ним прогуляемся, пока вам не подвезут документы. Передайте дону Сантосу, что каждая минута ожидания стоит его другу один вырванный ноготь! – Маскареньо почти упал на сиденье автомобиля и приказал: – Поехали на базу!

Давид с трудом мог дышать под капюшоном. В чем дело, почему меня не отпускают? Внезапно он почувствовал знакомый запах фекалий и услышал жалобные голоса пленников – его опять привезли в «драконовские» застенки.

«Постарайся не совершать ошибок», – предупредил его голос.

Давида провели по всему коридору и только в конце сняли с головы капюшон – он находился в той же комнате для пыток, что в прошлый раз. Ему едва удалось сдержать крик отчаяния. Давид начал мысленно повторять: ничего не будет, ничего не будет, – но это не помогало, потому что грудь сдавило от страха.

– Ты меня не на шутку разозлил, – выкрикнул команданте. У Маскареньо пересохли губы и глаза стали похожи на две глубокие впадины. – Как мне сообщили, вчера митингующие будто и слыхом не слыхивали о других заключенных, все скандировали: «Свободу Давиду Валенсуэле»! Ты можешь объяснить, почему, Ротозей? Кто организаторы митинга и почему они тебя знают? Это дружки Сантоса Мохардина? Ох, сдается мне, что ты у них за вожака, верно, каброн? Ну и плут же ты!

Давид видел, что Толстяк и Длинный стоят наготове, и с бьющимся сердцем спросил;

– В котором часу вы меня отпустите?

Маскареньо взорвался:

– Отпустить тебя, каброн, мать твою? Думаешь, я тебя отпущу в обмен на какой-то вшивый долбаный дом? Ну, нет, прытко пела рыбка, и не надейся, мы, «драконы», стоим большего! Гребаные наркоторговцы считают, что им все подвластно, но меня купить у них кишка тонка! Почему этот пендехо Мохардин заодно с партизанами? Какую он получает выгоду? Я ему кислород перекрою, вот увидишь! – Давид заметил, что из- за долгой тирады Маскареньо выбился из сил. – Я умею выполнять договоренности, – заявил он вдруг. – Конечно, я отпущу тебя, но сначала ты мне назовешь организаторов митинга!

– Клянусь вам, что мне ничего неизвестно, я в это время сидел взаперти!

Франко перебил его:

– Послушай, кабронсито, твой двоюродный брат сначала твердил то же самое, мол, никого не знаю, но когда мы его хорошенько обработали, а потом отрезали яйца и ему же скормили, он, естественно, заговорил по-другому – очень уж любил наряжаться в женское платье, вот и запищал, как педик.

– Ублюдок!

– Что ты сказал? – Маскареньо подал знак Толстяку, и тот пинком опрокинул Давида на пол; Длинный принес капельницу, одной рукой сдавил пленнику рот, а другой вставил в нос катетер; Франко и Лоса тем временем держали его за обе ноги. Давид захлебывался, каждый очередной пузырек означал продолжение ада, так что его бессмертная часть заговорила что-то о подводном плавании и ржавых саблях. Его отпустили, только влив в него все до последней капли. Давид не сразу пришел в себя, нестерпимая жгучая боль долго не ослабевала.

– Смотри сюда, Ротозей, – велел ему бледный Маскареньо, с отвратительным бесстыдством достал свой член и стал мочиться в опустевшую бутылку. – Нам стало известно, что ты обожаешь сидр, и мы сейчас доставим тебе это удовольствие. – Закончив мочиться, он прерывающимся от тяжелого дыхания голосом обратился к Франко и Лосе: – Теперь вы внесите вклад в общее дело, – и передал им бутылку. Всем троим удалось наполнить ее доверху.

«Вот, не хотел пить свою мочу, теперь придется чужую», – сказала карма. «Может, от нее мне полегчает?» – «Как бы не так, от чужой мочи пользы никакой!»

– На колени, Ротозей! – Длинный и Толстяк зажали его с обеих сторон. Несмотря на изможденный вид, Маскареньо вызвался напоить мочой Давида из собственных рук; Толстяк пальцами зажал нос жертве, а команданте вставил бутылку в рот. – Я уже сказал, что освобожу тебя, вот, попей на дорожку, чтоб не мучила жажда. – У мочи был резкий, кислый вкус, Давид поперхнулся несколько раз, едва сдерживая приступы рвоты.

– Наслаждайся, Ротозей! – приговаривал команданте.

«Болтун спотыкается чаще, чем хромой», – заметила карма.

– Вы только посмотрите! – засмеялся Франко. – Парню пришелся по вкусу этот сорт пива!

– Похоже, он не отказался бы от добавки! – подхватил Лоса. – Придется созвать весь полк. – Давид большими глотками допил остатки.

– Отлично, Ротозей, вот это по-нашему, будь для нас и дальше своим человеком, потому что мне необходима информация! Про Чуко и Бакасегуа я уже знаю, но у меня мало сведений о новичках, о тех, кто поступает к нам в эти дни. А поскольку Лоса переводится в Герреро, угадай, кто останется в тюрьме вместо него! – Давид сыто рыгнул, и все загоготали. – Голодать мы тебя не заставим, для нас это принципиально, в следующий раз накормим тебя до отвала нашим дерьмом! – Лицо Маскареньо устало осунулось; внезапно его глаза потускнели, пустая бутылка выскользнула из рук. Франко и Лоса бросились к нему и удержали от падения.

– Команданте, вам надо на воздух!

– Да, вы правы, Имельда, наверное, надо передохнуть. Чертова язва, пулевое ранение и то бы так не донимало!

Как только Толстяк открыл дверь, Давид кинулся к лежащей на полу бутылке. «Помни, некоторые благоприятные возможности уже не повторятся никогда!»

– Берегись! – воскликнул Лоса, но прежде, чем кто-либо сумел выхватить из кобуры пистолет, Давид выпрямился и с криком «За Чато!» мощно метнул бутылку. Франко заметил ее, но не успел даже руку поднять.

«Пок!» Удар по голове был так силен, что он упал на троих своих товарищей, и все четверо растянулись на полу. Длинный вскочил первым, подбежал к пленнику и чудовищным ударом сбил его с ног. Лоса спихнул с себя безжизненное тело Франко:

– Ах ты, гад! – и бросился на подмогу Длинному.

Смертельная рана на голове у Франко продолжала кровоточить. Длинный уже начал душить Давида, но Маскареньо приказал:

– Не трогай, он мой! – Кожа у него на лице приобрела цвет зубного порошка. – Прытко пела рыбка!

Франко лежал в темной луже. Длинный сидел поверх Давида, который лихорадочно шарил руками в поисках какого-нибудь метательного снаряда.

– Прытко пела рыбка, – насмешливо повторил команданте. – Хотел убить меня? Пендехо, еще не родился человек, который меня одолеет! – Каждое слово угрозы давалось ему с трудом, его кожа покрылась потом. – Ты идиот, и тебя постигнет та же участь, что и твоего двоюродного брата, только ты упадешь с вертолета живьем, ведите его!