— Он заставил меня поклясться, что я никогда никому не расскажу, и я так глубоко спрятала это в своей памяти, что едва ли вспоминала об этом.
— О чем?
— Ты знаешь, кто такая Элизабет?
— Что ты хочешь сказать?
— Элизабет — твоя сестра.
Мюриель вскочила. Она подбежала и отчаянно затрясла Пэтти за плечи. В ее руках Пэтти закачалась взад и вперед.
— Пэтти, что ты говоришь? Какие-то безумные вещи…
— Оставь меня. Я говорю тебе правду. Ты должна быть благодарна. Ты сама сказала, что хочешь правду. Элизабет — не дочь Джулиана, она дочь Карела. У Джулиана никогда не было детей. Джулиан и Карел поссорились из-за какой-то девушки. Это случилось, когда они оба были уже женаты. Карел был влюблен в девушку, но Джулиан убежал с ней, оставив свою жену. Карел соблазнил жену Джулиана со злости, чтобы отомстить. Когда Джулиан узнал, что его жена беременна, он покончил с собой, — Пэтти помедлила, затем добавила: — Он рассказал мне об этом очень давно… когда любил меня, — ее слова снова перешли в рыдания.
Мюриель стояла совершенно неподвижно, повернув голову в сторону, в неудобной, искривленной позе. Все ее тело выглядело изломанным. Затем она осторожно села на стул с прямой спинкой, голова ее все еще была повернута в сторону.
— Ты клянешься, что все это правда, Пэтти?
— Клянусь. Как ты только что предложила сама, спроси его.
— Полагаю, не было сомнений — кто отец?
— Нет сомнений.
— Ты уверена, что он не придумал все это?
— Уверена. Он всегда говорил мне правду в те дни. И я нашла кое-какие письма. Он уничтожил их позже. Но спроси его, спроси.
— Как ты думаешь, Элизабет знает?
— Не знаю. Спроси ее.
— Как же он мог, если…
— Именно поэтому. С ним такое должно было случиться. Мне следовало бы знать. Он думает — я вынесу все. Но я не вынесу этого.
— Думаю, тебе лучше сейчас уйти, Пэтти, — сказала Мюриель. — Я поговорю с тобой об этом позже.
Когда Пэтти встала, Мюриель подошла и, закрыв глаза, распростерлась на постели. Она лежала там вялая и бледная, вытянув руки по бокам, маленькая струйка пара поднималась над ее губами. Казалось, она потеряла сознание.
Пэтти, спотыкаясь, вышла за дверь, оставив ее открытой. Она медленно ползла вдоль стены коридора, как летучая мышь. Слезы стремительным потоком лились из ее глаз. Она должна будет уехать, ей необходимо наконец оставить его. Она любила его, но ее чувство ничего не в состоянии сделать. Она только причиняет себе страдания и не спасет его. Она любила его недостаточно, не так сильно, не с той степенью страдания, чтобы спасти его. Остаться и видеть его с Элизабет было не в ее силах. Она не настолько любила его, чтобы совершить для него чудо искупления.
Глава 22
Мюриель была почти готова уйти. Она не говорила больше с Пэтти, не видела Элизабет. Она поверила тому, что сказала Пэтти, но предпочитала не возвращаться к этому, ей не нужны были ни обсуждения, ни заверения, ни доказательства. Ей не хотелось ничего, что могло бы еще глубже впечатать в ее мозг мысль, с которой ей придется жить всю оставшуюся жизнь. Лучше не обращаться к ней больше и надеяться, что в конце концов ей, как и Пэтти, покажется, что она забыла об этом.
Мюриель провела большую часть предыдущего дня после откровений Пэтти, лежа на кровати почти в состоянии комы. Сильный холод, казалось, затуманил и притупил ее сознание, так что от него почти ничего не осталось, кроме слабого мерцающего проблеска. Что-то навалилось на нее, пригвоздив туловище к кровати. Возможно, это был ангел смерти, который лежал там, медленно охлаждая ее вялое тело. Неяркий дневной свет вскоре погас, и наступила тьма. Прошло время. Прозвучали чьи-то шаги. Свет, зажженный в коридоре, проник через полуоткрытую дверь в ее комнату. Но к ней никто не зашел. Пэтти не пришла. Карел не пришел. И Элизабет не позвонила в свой привычный колокольчик. Дом был погружен в тишину.
Мюриель подумала, что она, должно быть, немного поспала. Ее конечности, казалось, вытянулись и закоченели от холода, суставы окостенели. Она не могла согнуть ни рук, ни ног. Она стала ворочаться и почувствовала боль, которая прошла через все тело, но восприняла ее как чуждое ощущение. Она знала, что ее пробуждающееся тело должно испытывать боль, и вызывала ее снова и снова. Ей казалось, что если она будет продолжать лежать неподвижно, то скоро умрет от холода и от угасания жизненных сил. Постепенно возвращающаяся к ней воля тоже становилась болью, и она закрыла глаза и оскалила зубы, ожидая ее. В конце концов ей удалось сесть и опустить ноги на пол. Судорога свела ее ступни, и их невозможно было распрямить, чтобы поставить на пол. Она потерла лодыжки, и застоявшаяся кровь зациркулировала, причиняя ей боль. Наконец она смогла встать, снять пальто и надеть еще одну кофту. Надеть снова пальто было почти непосильным подвигом, но она после долгих медленных усилий справилась с этим. При свете, льющемся из коридора, она посмотрела на часы и обнаружила, что еще только десять часов. Тихо спустившись вниз, она вышла из дома, дошла до ближайшей телефонной будки и позвонила Норе Шэдокс-Браун.
Услышав голос Норы, она испытала такое огромное облегчение, что в первый момент едва могла говорить. И Нора, которая, казалось, все поняла с полуслова, произнесла большой монолог, высказав разумные успокаивающие замечания. Когда Мюриель начала бессвязно говорить, Нора опередила ее объяснения. Конечно, Мюриель хочет покинуть дом отца и выехать завтра рано утром. Что может быть естественнее? Разумеется, Мюриель может приехать и оставаться у Норы сколько захочет. Ей совершенно необходим отдых. Нора собирается на днях уехать погостить к своему кузену, у которого есть вилла в Сан- Ремо. Почему бы Мюриель не поехать с ней? Может, им даже удастся немного погреться на солнышке, хотя, конечно, в это время года даже в Италии нельзя быть уверенной, что погода будет хорошая.
Она будет ждать Мюриель завтра рано утром. Выходя из телефонной будки, девушка бормотала; «Сан-Ремо, Сан-Ремо». Возможно, где-то еще существует мир. Хотя она с трудом могла в это поверить. Ее несчастье исходило из ее дома. Именно здесь находился механизм, частью которого она была, и тот материал, из которого она создана, так что побег не мог ничего изменить. Она легла на кровать прямо в пальто и лежала там дрожа. Пыталась думать об Элизабет, но знакомый образ так изменился, что воспринимать ее по-прежнему было невозможно. Железная дева. Она представила комнату с мерцающим огнем и разложенной на полу головоломкой, которая, возможно, уже закончена. Вспомнила открытые в полумраке глаза Элизабет. Она страшно боялась услышать звук ее колокольчика. Он прозвучал бы как зов с того света.
Мюриель не могла заснуть, переворачивалась с боку на бок и никак не могла согреться. О чем думает сейчас Элизабет, о чем она способна думать? Наверное, считает Мюриель шпионкой, предательницей, которая, подозревая, долгое время следила и интриговала? Мюриель подумала: «Меня должны ненавидеть за то, что я знаю. О Боже, если бы только я ничего не знала. Если бы я увезла Элизабет отсюда, ни о чем не догадываясь. Но согласилась ли бы Элизабет?» Теперь невозможно было думать о том, чтобы взять с собой Элизабет. Но на что она обречена, оставаясь здесь? Мюриель не могла думать об Элизабет как о жертве. Но неужели она не испытывала жалости к своей кузине? Неужели долгие годы их дружбы претерпели такие метаморфозы, что даже их детство изменилось? Она подумала: «Бедная Элизабет», но мысль была бессодержательной. Она подумала: «Моя сестра», но не смогла придать словам нужный смысл. Единственная мысль, которая наконец пробудила в ней проблеск душевного волнения, — осознание, что она